Питт выжал ручку газа до упора и впился прищуренным взглядом в надвигающиеся скалы. Поток воздуха заставлял его держать голову склоненной набок. Впрочем, нет худа без добра: воздушная струя уносила прочь сочащуюся кровь и слезы.
Скалы неслись навстречу самолету, будто их кто-то подталкивал. Питт уже различал прожилки на серо-коричневых зазубренных валунах. Через мгновение старичку «Бобру» предстояло разбиться в лепешку, на радость Дорсетту и его присным.
— Вверх! — проорал Питт, выплевывая ветер как кляп.
Ему едва хватило времени на то, чтобы уйти от столкновения со скалами. Рассчитанным движением он дернул штурвал на себя. Нос гидроплана чуть задрался, и концы пропеллера перемахнули через гряду. Алюминиевые поплавки со скрежетом покинули фюзеляж. Поневоле похудев, «Бобер» взмыл в небо с грацией, достойной сокола, и полетел быстрее.
«А теперь, — подумал Питт о вертолетчике, — я покажу тебе иммельман». Он вывел самолет в полупетлю, в верхней точке перевернулся через крыло и лег на прямой курс.
— Пиши завещание, сосунок! — проорал он. — Перед тобой Красный Барон! [11]
Пилот вертушки слишком поздно очнулся. Некуда было ему увернуться, негде спрятаться. Меньше всего он ожидал, что раздолбанный гидроплан пойдет в атаку. Пилот задергался, попробовал маневрировать, но тщетно. Питт упрямо шел на сближение. Направив нос вертолета на противника, пилот предпринял последнюю попытку расправиться с живучим «Бобром». Пулеметная очередь поразила большой радиальный двигатель гидроплана. Из-под обтекателя вырвалась струя масла и потекла на выхлопные трубы, отчего за самолетом потянулся шлейф густого дыма. Питт рукой заслонил глаза от брызг горячего масла, секущих по лицу.
Гидроплан врезался в вертолет чуть позади кабины. Боевую машину как взрывом разметало на части. Кабина с оглушенным пилотом начала быстрое беспорядочное падение. При ударе о землю она не вспыхнула ярким пламенем, как любят показывать в кино, а скучно превратилась в кучу искореженных деталей.
Гидроплан тоже пострадал. Обтекатель оторвался от двигателя и птицей-подранком упорхнул в древесную гущу. Двигатель замер. Питт отер ладонью лицо и поверх торчащих головок цилиндров увидел сплошной ковер кедровых макушек. Самолет завис. Правда, ручки управления по-прежнему действовали. Питт попытался мягко посадить гидроплан на сомкнутые кроны.
И это ему удалось бы, не задень он правым крылом о семидесятиметровый красный кедр. Самолет резко развернуло на девяносто градусов и швырнуло наземь. Левое крыло обняло другой высоченный кедр и оторвалось. Зеленые игольчатые ветви сомкнулись над красным самолетом, так что разглядеть его с воздуха стало невозможно. Прямо перед искалеченным гидропланом выросла ель полуметровой толщины. Втулка пропеллера прошила ствол насквозь. Подкошенное дерево упало на вздыбившийся самолет и отсекло ему хвостовую часть. Остатки гидроплана зарылись во влажную почву.
В течение нескольких минут место катастрофы было безмолвным, как кладбище. Питт сидел не шевелясь, постепенно приходя в себя от пережитого. Рассеянно посматривал он в дыру, бывшую некогда лобовым стеклом. Впервые заметив, что двигатель целиком отсутствует, он вяло подумал: «Куда же ты подевался?» Наконец сознание вернулось к нему полностью, и он посмотрел на Стоукса.
«Конник» зашелся в приступе кашля и, слабо тряхнув головой, непонимающе глянул на приборную доску, висевшую на сосновой ветке.
— Где мы?
— В лесу. Ты проспал самое интересное, — сообщил сквозь зубы Питт, поглаживая ушибленное плечо.
Питту незачем было корпеть восемь лет в медицинском институте, чтобы понять: Стоукс умрет, если не попадет в госпиталь. Он быстро расстегнул «молнии» на старом летном костюме «конника», разорвал рубашку и принялся искать рану. Нашел ее в районе сердца. Крови выступило так мало, что Питт едва не пропустил отверстие. «Это не от пули», — подумал Питт. Он осторожно ощупал рану и обнаружил острый кусочек металла. Озадаченный, он перевел взгляд на раму лобового стекла. Изувечена она была до неузнаваемости. Пуля высекла из нее кусок, и тот ударил в грудь Стоукса. Сантиметром ниже — и ему был бы конец.
Стоукс выплюнул кровавый сгусток в окно.
— Забавно: всегда думал, что получу пулю во время погони на шоссе или в темном переулке.
— Увы, счастье стороной обошло.
— Насколько плохи дела?
— У тебя металлический осколок в легком. Тебе больно?
— А ты как думаешь?
Питт с трудом поднялся и зашел Стоуксу за спину.
— Потерпи, сейчас я тебя вытащу отсюда.
За десять минут он выбил заклинившую дверцу, вынес Стоукса из кабины и бережно уложил на мягкую землю. Мужественный «конник» лишь однажды издал слабый стон. Обретя покой, он закрыл глаза.
Питт слегка шлепнул его:
— Не омрачай мне жизнь, приятель. Ты мне нужен, чтобы указать дорогу к деревне Мейсона Бродмура.
Стоукс приоткрыл глаза, дрожа ресницами.
— Вертолет Дорсетта, — проговорил он, мешая слова с кашлем. — Что стало с негодяями?
Питт ухмыльнулся:
— На барбекю пошли.
21
Нести Стоукса на спине было нельзя — это могло вызвать у него внутреннее кровотечение. Питт разыскал две лесины, обвязал их лямками для крепления грузов, обнаруженными среди обломков самолета, укрепил на лесинах брезент, найденный там же, и соорудил хомут. Привязав Стоукса к волокуше, Питт, как конь, потащил его через лес. Час сменялся часом, наступила ночь, а он упрямо пробирался на север, сверяясь по компасу, который вынул из приборной доски гидроплана. Он научился использовать части разбитого самолета, когда несколько лет назад потерпел крушение в Сахаре.
Примерно через каждые десять минут Питт спрашивал у Стоукса:
— Ты от меня не ушел?
— Пока нет, — отвечал слабый голос.
Завидев воду, Питт остановился.
— Передо мной какой-то поток, бегущий на запад.
— Это Волчий ручей. Перебирайся на ту сторону и держи путь на северо-запад.
— Далеко до деревни Бродмура?
— Два, может, три километра, — прохрипел Стоукс.
— Не молчи, говори со мной, слышишь?
— Ты настырный, как моя жена.
— А ты женат?
— Десять лет. Мощная женщина одарила меня пятью детьми.
Питт поправил хомут, врезавшийся ему в грудь, и перетащил Стоукса через ручей. Пройдя с километр по мелколесью, он набрел на звериную тропу. Едва заметная дорожка облегчила труды вдоволь намаявшегося Питта.
Дважды ему казалось, что тропинка пропала, но, продолжая двигаться взятым курсом, он снова выходил на нее. Хотя подмораживало, Питт истекал потом. Он не позволял себе передышки. Стоукс должен был выжить, чтобы встретиться с женой и пятью ребятишками, а потому нужно идти, идти, идти да еще разговаривать с беднягой.
Стоукс прошептал что-то. Питт, приостановившись, повернул голову:
— Хочешь, чтоб я остановился?
— Запах… Чувствуешь?
— Запах чего?
— Дыма.
Питт глубоко вдохнул и уловил горьковатый аромат. Надежда подбодрила его, и он энергичнее зашагал дальше. Вскоре до его слуха донесся визг бензопилы. Запах горящего дерева усилился.
Солнце встало, но серые тучи помешали ему разгуляться. Заморосило. Питт выбрался на опушку леса. Взору предстало селеньице из бревенчатых домиков, покрытых гофрированным железом. Из кирпичных труб струились дымки. Поднатужившись из последних сил, Питт приволок Стоукса в деревню. Женщина, развешивавшая белье на веревке, заметила Питта и, указывая на него, с криком обратилась к сельчанам. Толпа из десятка человек бросилась к Питту. Он, вконец вымотанный, упал на колени. Мужчина с длинными прямыми черными волосами и округлым лицом склонился над ним и обхватил за плечи.
— Теперь с вами все хорошо, — заботливо произнес он и подал знак трем товарищам: — Несите его в дом племени.
Питт взглянул на мужчину:
— Вы, случайно, не Мейсон Бродмур?
Угольно-черные глаза посмотрели на него с любопытством.
— Ну да, я и есть.
— Дружище, — сказал Питт, заваливаясь ноющим телом на мягкую землю, — до чего же я рад вас видеть.
11
Красным Бароном называли немца Манфреда фон Рихтгофена (1892–1918), который летал на аэроплане ярко-красного цвета. На Западе Рихтгофен считался лучшим летчиком Первой мировой войны — на его счету было восемьдесят воздушных побед.