Пока я сидел, уставясь на сиротливо лежавшую на столе одинокую монету, мне пришла в голову мысль отправиться в гавань, где я мог бы попытаться найти работу, так как умел обращаться с парусами и веслами, да и силенкой меня Бог не обидел; однако в глубине души я понимал, что это не было единственным поводом для моего решения: просто мне захотелось еще раз обернуться и посмотреть через Ферт в ту сторону, где был расположен Керктаун и где… — но при мысли о женщине, которая так жестоко насмеялась надо мной, я крепко сжал зубы и постарался выбросить из головы все воспоминания о прошлом.
Нацепить пояс со шпагой было недолгим делом, и вскоре я уже шагал по Эдинбургу — самый нищий из всех искателей приключений в городе. Пояс перетягивал мою талию так туго, что я едва не задыхался: я вспомнил историю старого Эйба о том, как он несколько дней провел в море, цепляясь за перевернутую лодку, и как туго затянутый ремень служил единственным успокаивающим и облегчающим средством для его пустого желудка.
Я расспросил дорогу до Лейта и нашел ее удобной и живописной, обсаженной высоким и густым кустарником, который в ночное время, вне всякого сомнения, служил отличным укрытием для грабителей и бандитов; впрочем, никто меня не тронул, ибо стоял яркий полдень, и я добрался до порта примерно за час. Городок был небольшой и довольно опрятный, но чрезвычайно оживленный и суетливый, знаменитый своими сукновальными и бумагоделательными мельницами. Имелась здесь и обширная корабельная верфь, а также отличный причал из тесаного камня, где грузились и разгружались с полдюжины судов, в то время как три или четыре стояли на якорях на рейде, ожидая своей очереди. Я устал с дороги и очень хотел пить, так как день был жаркий; поэтому я, махнув на все рукой, решил истратить свою последнюю монету на кружку пива и стал искать таверну, где бы мог немного отдохнуть.
Подобных заведений вокруг было немало, но выбор мой остановился на одном, где на вывеске был изображен большой желтый корабль и красовалась надпись: «Деревянная Рука»— по прозвищу доблестного сквайра Ларго, как я понял, — а корабль должен был изображать не что иное, как его знаменитый желтый фрегат: ведь во всем Файфе не нашлось бы и одного жителя, кто не знал бы о его славных делах 18. Я вошел в низкую дверь и, сев за стол в темном углу, где мог наблюдать за улицей из раскрытого окна, потребовал пива с таким видом, будто привык выпивать по двадцать кружек в день. Когда служанка поставила передо мной на стол заказанное пиво, я не стал торопиться его пить, но продолжал молча сидеть, осматривая зал таверны, в которой я очутился.
Если бы старый сэр Эндрю увидел ее, он наверняка приказал бы свистать всех наверх, чтобы очистить палубу и привести в порядок помещение, одновременно изругав на чем свет стоит хозяина, неопрятного типа с хмурым лицом и трехдневной щетиной на подбородке.
Я подозвал его к себе, поскольку зал был пуст, и не без задней мысли спросил, много ли у него постояльцев. «Если он решит, что я собираюсь у него остановиться, — подумал я, — то он позволит мне подольше посидеть здесь, в углу…» Я очень устал, ослабел, и меня сильно клонило ко сну.
— Нет, сэр, — ответил трактирщик, — у нас нет никого, кроме одного французского драчуна и забияки; по правде сказать, он и разогнал всех моих постояльцев… Однако, — поспешно добавил он, видя, что выпустил кота из мешка, — вас-то он, конечно, не. испугает, сэр!
— Пусть только попробует! Но что такого он натворил?
— Да он готов завести склоку с призраком собственного отца, — пожал плечами трактирщик, — и постоянно хвастает своим умением обращаться со шпагой. И в самом деле: он уже ранил двух человек и отвадил всех моих постоянных клиентов!
— Так почему же вы не возьмете его за шиворот и не вышвырнете отсюда? — поинтересовался я.
— Я уже подумываю об этом, — ответил он, почесывая подбородок, — и, наверное, так и придется сделать… впрочем, вот и он сам. Легок на помине! — И с испуганным видом — что было лучшим ответом на мои вопросы, чем все его слова, — трактирщик поспешил убраться, а до меня донеслись тяжелые шаги человека, спускавшегося вниз по лестнице, каждая ступенька которой громко скрипела, словно возмущалась, выражая свою боль и негодование.
18
Речь идет о знаменитом шотландском мореплавателе Эндрю Вуде (wood — дерево, деревянный).