Но я рожден был не для того, чтобы утонуть — во всяком случае не в этот раз, — и, когда рев прибоя между рифами стал грохотать в непосредственной близости от моих ушей, я, к своей неописуемой радости, заметил справа от себя место, где сплошная линия кипящей пены прерывалась участком спокойной воды. Очевидно, здесь между скалами находился свободный проток, хотя чем он заканчивался — песчаной отмелью или острыми камнями — я не имел ни малейшего представления; я знал только, что достигнуть протока я обязан, если не хочу, чтобы меня измолотило вдребезги о рифы. Энергично вступая в схватку с водяными громадами, барахтаясь и отбиваясь изо всех сил от ярости окружавших меня, покрытых бешеной пеной бурунов, я обнаружил, что при близился наконец к вожделенному проходу между камнями и что волнами и течением нас быстро несет туда.
В памяти моей запечатлелись черные мокрые стены утесов по обеим сторонам, когда нас втащило в проток на гребне высокой волны, и затем все закружилось в водовороте; что-то ударило меня по голове, и больше я ничего не помню.
Когда сознание вернулось ко мне, уже стемнело. Я чувствовал головокружение. тошноту и противную слабость во всем теле, но главное — то, что я лежу на берегу под нависшей скалой, а неподалеку от меня на земле сидит мужчина и усердно трет какой-то предмет, находящийся у него в руках. Мужчина повернулся, встал и подошел ко мне поближе; я сразу узнал его: это был человек, цеплявшийся за мачту, а занят он был тем, что тщательно полировал пригоршней мокрого песка блестящий клинок длинной рапиры. Я не имел ни малейшего представления о том, что произошло, и поэтому попытался спросить у него, но — как он впоследствии рассказывал мне — первыми моими словами, обращенными к нему, были:
— Кто я?
Я даже припоминаю, как меня удивили его слова, произнесенные в ответ с каким-то странным, необычным акцентом:
— Бог знает, кто вы, ибо ни в небесах над головой, ни на земле под ногами, ни даже в водах подземных пещер мне не приходилось встречать ничего подобного; мне известно только, что плаваете вы как рыба и обладаете черепом эфиопа, иначе уже давно были бы покойником, да и я, к слову сказать, тоже.
Тут я ему улыбнулся, потому что наряду со странной манерой разговаривать, о чем я уже упоминал, у него была еще смешная привычка задирать плечи и разводить руками; но вместе с улыбкой на меня навалилась тяжелая, одуряющая слабость, очертания фигуры незнакомца расплылись перед моими глазами, и я заснул.
Когда я проснулся вторично, солнце стояло уже высоко в небе и все признаки вчерашней сумятицы исчезли, за исключением тяжелых валов прибоя, медленно накатывавших на берег, да обломков дерева и прочих следов кораблекрушения, то тут, то там видневшихся на скалах.
Неподалеку от меня весело потрескивал маленький костер, и спасшийся мужчина, сидя перед ним по-турецки, скрестив ноги, что-то варил на огне, о чем мне сообщили мои зрение и обоняние. Я почувствовал себя лучше и повернулся на бок; мужчина, услышав шорох, тут же обернулся, кивнул и улыбнулся мне.
— A, mon ami 5, — сказал он, — вы соизволили проснуться. Поистине, могу поклясться, что спали вы сном праведника! Но лежите спокойно и не шевелитесь: скоро я приготовлю для вас кое-что подкрепляющее.
Я был не прочь последовать его совету, ибо голова у меня все еще болела — да и не удивительно, принимая во внимание зияющую рану на затылке с присохшими к ней волосами.
Теперь мне представлялась лучшая возможность разглядеть своего визави и создать о нем впечатление, поскольку если ему не приходилось видеть никого, подобного мне, то и я до сих пор не видел никого, подобного ему, так как чужие в Керктауне были большой редкостью.
Это был старый человек — во всяком случае, в моем представлении, — с седой головой, хотя в его черных усах и остроконечной бородке поблескивали лишь отдельные светлые прядки. Волосы его были коротко подстрижены «ежиком», и лицо носило на себе следы интенсивного загара. У него были карие глаза и орлиный нос с горбинкой; рта я не разглядел под усами, но пришел к убеждению, что он должен быть большим и с тонкими губами. Что касается остального, то на нем был жилет, украшенный на груди кружевами, а рубаха, бывшая некогда белоснежной, теперь утратила свой цвет, хотя мужчина, очевидно, успел ее высушить, пока я спал.