Использовать имущество компании в личных целях считается непростительным почти на любой работе, и если он уволит меня, так тому и быть. Сама виновата, в конце концов.
— Эй, — Его голос звучит нежно, когда его грубые пальцы прикасаются к моему подбородку и аккуратно поднимают мою голову, вынуждая посмотреть на него. — Мне все равно. Ты можешь использовать эти машины в любое время, когда захочешь.
Эта доброта, которая исходит от этого кажущегося угрюмым человека, приводит в замешательство. Я не знаю, что делать или как ответить на это.
— Почему ты так добр ко мне?
Он хмурится, когда убирает свою руку с моего подбородка.
— Я просто делаю то, что любой другой сделал бы на моем месте.
Что-то похожее на насмешку вырывается из меня, прежде чем я могу остановить это, и тут же начинаю чувствовать себя неблагодарной скотиной. Я признательна Деклану за все, что он делает, но он слишком сильно переоценивает человечество. Любой другой на его месте просто закрыл глаза.
— Никогда не пытайся скрыть что-то подобное от меня, хорошо? Если тебе что-то нужно, скажи мне.
Я утвердительно киваю, все еще упорно избегая его взгляда, когда он добавляет:
— Кроме тех вещей, что ты собираешься украсть у меня. Любой ценой скрой это от меня, потому что я не хочу знать об этом.
Почти мгновенно моя неловкость рассеивается, и я не могу сдержать улыбку, появляющуюся на губах. Подшучивания, что ж это я могу. А вот выдерживать пристальные взгляды и говорить, что на самом деле у меня на уме? Не так уж весело.
Моя улыбка только растет, когда я смотрю на него и вижу, как широко он улыбается с этими милыми маленькими ямочками на щеках. Эти ямочки навлекут на меня беду, я просто знаю это.
— Договорились, — говорю, указывая на черные кружева, все еще зажатые в руках Деклана. — Теперь я могу получить назад мои трусики?
— Что? — его глаза расширяются и устремляются вниз на кусок ткани. — Иисус, — он бросает их в меня, будто обжегся.
Я смеюсь так сильно, что становится больно. Мой бок сводит судорогой, когда слезы застилают мои глаза. Он нервно протирает руки об джинсы, смотря куда угодно, но только не на нижнее белье, что я держу в руках. Я не помню, когда в последний раз так смеялась.
Возможно, никогда…
Деклан чешет шею, а я успокаиваюсь.
— Я, э-э, приготовлю нам что-нибудь поесть. Ванная прямо по коридору, если тебе нужно воспользоваться нею.
Мой смех стихает, когда я провожу своим пальцем вдоль нижней линии ресниц и скрещиваю руки, восстанавливая барьер между нами. Иногда я нуждаюсь в стене так же, как воздух необходим моим легким. Так спокойнее и привычнее. Некоторые дети чувствуют себя в безопасности под одеялом или в обнимку с любимой мягкой игрушкой. Я же прячусь за маской безразличия.
— Я не голодна.
На самом деле, я умираю от голода, но не хочу, чтобы он что-то еще делал для меня. Я не благотворительный проект, и он уже выходит за пределы. Нам где-то придется обозначить границы, а его желание меня накормить подходит как раз под этот случай.
Брови Деклана сдвигаются вместе, а лицо ужесточается.
— Мне все равно. Ты слишком худая. Тебе следует поесть.
Мои глаза расширяются от гнева. Я открываю свой рот, собираясь высказать ему, куда он может все это засунуть, но парень прикрывается рукой и морщится, словно выставляя заслон от потока моих оскорблений.
— Просто сделай это ради меня, хорошо? Я не усну сегодня ночью, если буду думать, что ты голодна. Позволь мне уговорить тебя съесть что-нибудь, и тогда я оставлю тебя в покое, я обещаю.
Я не смогу уснуть ночью, если буду думать, что ты голодна.
Его слова повторяются в моей голове, а я стою там, удивляясь, почему он заботится обо мне даже тогда, когда, как я запоздало понимаю, мой сбитый с толку взгляд мог быть неверно истолкован, как свирепый.
— Пожалуйста, — просит он.
И снова оно — словно пытка, мученическое выражение. Это тянет за что-то внутри меня, что глубоко похоронено и давно забыто, и я нахожу себя кивающей ему в знак согласия, так что закрываю свой рот и обхватываю себя руками.
Он поворачивается, чтобы уйти, секунду спустя я слышу щелчок выключателя, после чего кухня заливается светом.
Я смотрю на беспорядочную кучу моего чистого белья, валяющегося на полу и вываливающегося из темной серой машины с таким огромным количеством кнопок и большим цифровым экраном, что скорее смахивает на машину времени, чем на любую стиральную машину, которую мне довелось видеть.