Жить? Фишер пообещал оставить ему жизнь? И несчастный подросток стал терпеть. Только шипел от страшной боли.
Мучитель закрепил конструкцию дыбы. Привязал к половым органам мальчика веревку и принялся раскачивать его тело, свирепо улыбаясь. Потом он включил паяльную лампу и принялся опалять жертве волосы на лобке, на голове, сжег брови и ресницы. Открытое пламя касалось и кожи. А мальчик героически терпел. Только морщился и шипел от боли...
Читая эти жуткие описания в показаниях Головкина, выслушивая его ответы, следователи удивлялись молчанию Сергея К. во время пыток. Ведь от него маньяк не требовал никакой выдачи военной тайны. Для маньяка ведь пытка имела не прикладное, а самоценное значение. Впрочем, кричи Сергей — все равно его никто бы не услышал. Звукоизоляция была надежной. Но он хранил молчание, продолжая на что-то надеяться. Надежда действительно умирает последней.
Чудовище продолжало свои эксперименты, внимательно разглядывая подростка, удовлетворенно кивая при изменении его реакции. Он испытывал к истязаемому интерес не меньший, чем ученый испытывает к подопытной лабораторной мыши.
Маньяк достал большую прозрачную полиэтиленовую перчатку. Такими ему часто приходилось пользоваться при искусственном осеменении кобыл и для прямой пальпации плода в матке животного. Перчатка имела широкий раструб, и длиннорукий Головкин натягивал ее себе чуть не до плеча. Но сейчас она была ему нужна совсем для других целей.
Он надел ее подвешенному на дыбе мальчику на голову и зажал края. Чудовищу было интересно посмотреть, как человек задыхается в полиэтилене. Когда подросток начал конвульсивно дергаться, Головкин снял перчатку, подождал, пока жертва отдышится, и натянул снова.
Потом чудовище сняло полиэтилен и, подтянув жертву повыше, подставило парнишке под ноги табуретку. Боль прекратилась. Напряжение в руках совсем ослабло. Но это был последний отдых. Подросток молчал и только тяжело дышал.
А Головкин, встав на ящик, укрепил на крюке веревку, завязал петлю на шее обреченного.
— Сейчас я тебя повешу, — сообщил он Сергею К.
— Давай, — еле слышно ответил Сергей.
ПОСЛЕДНЕЕ ПИРШЕСТВО ЧУДОВИЩА
Все преступления рано или поздно заканчиваются, и преступник получает по заслугам. Серийные преступления, особенно происходящие в течение длительного времени, производят очень тягостное впечатление на общество. Иногда начинает казаться, что убийства, насилия, грабежи, совершающиеся похожими способами, — дело рук наглых преступников, которые хитрее и умнее всей карающей машины, их преследующей.
Но они всегда попадаются, иначе быть не может. Их вычисляют или ловят на случайной ошибке. Они оставляют след, они оставляют свидетелей, их выдают сообщники или тайные информаторы, они, не выдержав тяжести греха, являются с повинной. Хуже дело с такими сверхосторожными маньяками-одиночками, как Головкин.
Читатель уже знает, как сыщики шли по следу Удава. Сколько было допущено досадных ошибок, ложных предположений, уводивших следствие в сторону. И как сужалось все-таки вокруг мерзавца кольцо возмездия. Головкин постоянно принимал меры предосторожности. Психопатом с безумными глазами он был, лишь когда резал детей или мечтал об этом, в остальное же время он оставался крайне хитрым экземпляром рода человеческого, хотя при этом и не обладал особенно высоким интеллектом. Но что он чувствовал, осознавая себя врагом общества номер один, ощущая себя под постоянным прицелом?
Это нетрудно себе представить. Даже если просто так, в шутку, долго пристально смотреть на человека, сохраняя при этом серьезное выражение лица, человек начинает нервничать, терять контроль над собой, над обстановкой, стараться избежать взгляда. Что уж говорить о ситуации, когда пристально смотрят через оптический прицел...
А взять существо с более примитивной психикой. Задержите взгляд на глазах незнакомой собаки, даже большой и сильной. Редко какая останется при этом спокойной, разве что слабовидящая. И редко какая пойдет в атаку. В большинстве случаев она или постарается убежать, или зайдется злобным бессильным лаем.
Психопатическая мания дала Головкину ужасную судьбу. Он был один со своей черной душой и никому не мог поведать о том, как грех грызет его изнутри, словно раковая опухоль. Не случайно он некоторым своим жертвам сначала признавался, что это он, старший зоотехник-селекционер первой категории, ударник коммунистического труда, и есть страшный легендарный Фишер. И признавался, сколько уже замученных у него на совести. Он это делал не только для того, чтобы запугать детей, лишить их всякой воли к сопротивлению. Он в какой-то мере облегчал таким жутковатым способом свою душу.