-Нет.
Допрос Головкина продолжался семь часов. Следователи видели, что к концу его допрашиваемый все сильнее сутулился, все чаще опускал глаза или смотрел куда-то в сторону. Казалось, он старался стать меньше ростом, забиться в щель, как таракан, лишь бы спастись от уколов явного подозрения. В особенный трепет Головкина приводили вопросы: есть ли у него в Горках-10 гараж, а в гараже подвал?
Но тем не менее он держался, и через семь часов следствие не располагало ни одним доказанным фактом, по которому можно было бы предъявить обвинение. Головкин подтверждал то, что не вызывало подозрений, и отрицал остальное. Даже предупреждение о том, что он может быть задержан на некоторое время для снятия отпечатков пальцев и взятия на анализ крови и спермы, не ! испугало его.
— Хорошо, Головкин, — устало сказал Бакин, ) закончив допрос. — Пока вы свободны. Но не совсем. Ознакомьтесь с подпиской о невыезде за пределы поселка Горки-10 и подпишитесь. Ну и протокол прочтите и поставьте подпись на каждом листе. Вот в этом углу.
Его было решено отпустить. Но не спускать с него глаз. А в подвал головкинского гаража следователи могли запросто попасть под видом пожарной инспекции. Что там имелись неопровержимые улики, чувствовали все.
— Конвойный! — крикнул в коридор Бакин. Именно таким тюремным термином Бакин назвал , высокого усатого старшину милиции, ждавшего в коридоре. — Машину Головкина перегнали сюда?
— Так точно, — пробасил милиционер.
— Проводите Головкина до машины и верните ему ключики документы.
— Слушаюсь.
Но усатый не послушался московских шишек из Генеральной прокуратуры. Он был тоже представителем простого народа, тоже местным одинцовским жителем и, пока велся допрос, успел поговорить со старшим сержантом ГАИ, задержавшим Фишера. Служба службой, но иногда правота \ очевидна, как в данном случае. Сейчас Одинцовцу хотелось, забыв про все юридические тонкости, просто пришибить задержанного мерзавца кулаком.
Головкин шел по коридору впереди, старшина сзади. Старшина внушал уважение — ростом не меньше Головкина, в плечах вдвое шире.
— Налево, — раздалась команда за спиной.
— Почему налево? — Зоотехник в изумлении остановился и обернулся. — Выход там. Следователь распорядился меня отпустить.
— Налево. И вниз по лестнице. Тут я распоряжаюсь.
— Куда вы меня ведете? — спросил Головкин, увидев зарешеченные двери.
— В КПЗ пока посидишь. С такими же пида-рями, как ты.
И такое самоуправство милиции сыграло важную психологическую роль. Может быть, решающую.
Нет, к Головкину не подсаживали провокато-ров-уголовников, милиционеры не били его мокрыми полотенцами и не пытали электрическим током. Ему даже дали кружку горячего чая и бутерброд с колбасой — усатый старшина поделился своим ужином. Ночь в камере предварительного задержания Одинцовского УВД Головкин провел один. На жестких досках, пахнущих тюремной безысходностью.
И все же не один. Борису Годунову, в целом хорошему, несчастному царю, страдавшему головной болью под шапкой Мономаха, в ночных кошмарах мерещился лишь царевич Димитрий, убиенный наемником. Мерзавец Головкин всегда действовал своими руками, своими окровавленными
конечностями, умевшими аккуратно отделять человеческие головы по межпозвоночным хрящам.
Темноту камеры всю ночь посещали мальчики кровавые. Любитель березового сока Сережа, пионер из «Звездного» Андрей, другой Сергей — первая жертва подвала, кроткий Паша, мечтавшие о своем автомобиле Коля и Саша, пермяк Андрюша, крепыш из Успенского Сергей и три последних — Владик, Юра и Денис. Одиннадцать человек, которые никогда не будут взрослыми и приняли такую мучительную казнь, до которой, поди, не додумывались и самые изощренные палачи испанской инквизиции.
Даже не мальчики являлись убийце в кошмаре, а их части — руки, ноги, головы...
И слышался облегченный вздох всего Подмосковья: все, взяли этого Фишера. Теперь ему хана.
И этот вздох, казалось, облегчал черную душу самого Головкина. Он был уже не в силах носить все в себе. Ему требовалась исповедь.
В семь утра Головкин настойчиво постучал в двери камеры.
— Чего тебе? — сонно спросил дежурный милиционер.
— Требую встречи со следователем, который меня вчера допрашивал. Хочу сделать важное признание.