— Тебя послушать — нормальных людей в мире вообще нет.
— Совершенно верно! В мире вообще нет людей. Есть человек — конкретный, стоящий перед тобой здесь и сейчас. Им может быть кто угодно — друг, враг, незнакомец. Важно одно: нет скопища под названием «люди», есть конкретные живые существа, с которыми ты общаешься каждый день, по отношению к которым ты испытываешь различные чувства. У них есть имена, биографии. Они — живые, а не тени. Открой учебник психологии — там нет жизни, там некие законы, которые движут условными человеками. Я говорю тебе: нет законов! Каждый человек — это вселенная. И то, что нас вообще что-то объединяет — невыразимое чудо!
Этот монолог Халид произнес на одном дыхании — с жаром, который был ему обычно не свойствен. Он даже запыхался и тыльной стороной руки вытер пот со лба.
Похоже, разговор коснулся чего-то действительно важного.
— Предположим, — осторожно начал я, — что нас действительно окружают замечательные создания — вселенные, по твоим словам. Откуда же на Земле столько зла? Откуда Сталин, Гитлер, Чингисхан?
— Да не сказал я, что вселенная — это хорошо. Или плохо. Вселенная — это множественность, глубина, простор, изменчивость. Когда ты признаешь за человеком право быть вселенной, меняется отношение к нему.
— Да, кстати, ты мне преподнес замечательный урок. Но ведь твой поступок — чистый эгоизм! Может у меня действительно был важный разговор. Мало того, что ты прогнал меня — допустим, ты был не в духе, хотя и мог объясниться словами. Но применил удар ниже пояса. Это даже подло! По-твоему так надо относиться к вселенной?
— Подбери слюни, — равнодушно бросил Халид, — и прекрати это жалкое вяканье.
Я и не думал прогонять тебя — я показал свое нежелание тебя видеть в данный конкретный момент. Будь ты, допустим, воин, то настоял бы на разговоре, раз он для тебя действительно так важен. Но ты пошел на поводу у своего поноса, и раз ты выбрал понос, отнесись с достоинством к этому выбору. Силен — наступай, слаб
— отступай. Для воина ни в том, ни в другом нет поражения.
— Но этично ли вообще влиять на людей таким образом?
— Неэтично только одно — брать в руки меч, которым не сумеешь воспользоваться.
И то — это неэтично по отношению к мечу. Все остальное — разговоры. На твоем месте я бы просто молчал: до искусства влияния тебе еще очень далеко.
ГЛАВА 7. СТРАХ ОПОССУМА
На первое мая в общаге организовали дискотеку. По правде говоря, я не очень-то люблю местные танцульки: зал тесный, жара, дурацкий звук, а главное — все стараются по этому случаю как следует напиться. Потолкавшись с часок, я неожиданно разглядел в самой гуще танцующих Халида. Он бурно отплясывал лихую джигу в компании земляков. Присев у стеночки, я решил дождаться, пока он слегка угомонится. Я снова нарывался на душещипательную беседу.
С Халидом мы общались уже достаточно долго. По большей части, он философствовал; кроме «врастания» и «гиперреальности» новых практик фактически не было. Впрочем, учение, элементы которого пытался втолковать мне Халид, интересовало меня гораздо больше любых техник. Склоняясь по привычке к интеллектуальным размышлениям, я пытался связать его с известными мне направлениями: буддизмом, Кастанедой, Ошо, учением суфиев. Но Халид упорно сопротивлялся моим потугам.
Всякий раз, когда я обнаруживал в его рассуждениях сходство с различными учениями, он ловко противоречил себе и путал следы. Путь, который он называл Искусством, с большим трудом поддавался определениям. Пока я сформулировал для себя единственный доступный мне постулат: Искусство — это подход, универсальное мировосприятие, которое может быть применимо к любой сфере жизни и трансформирует ее в соответствии с задачами практикующего. Возможно, я и ошибался.
— Почему не танцуешь? — рядом со мной стоял потный, взъерошенный Халид.
— Да так. Не хочется.
— Как — не хочется?
— Очень просто. Ты еще долго намерен плясать?
— Не знаю, какая разница. Ты меня ждешь, что ли?
— Допустим.
— Ну уж нет. Сегодня — никаких разговоров. Ты мой должник. Пошли!
Халид ничтоже сумняшеся взял меня за руку и поволок в гущу танцующих. Я чувствовал себя крайне дискомфортно. Танцевать совершенно не хотелось, да я и не умел. Немалым усилием я заставлял тело двигаться в ритме — со стороны это, должно быть, выглядело весьма неприглядно. Халид и его друзья плясали как заведенные, периодически что-то выкрикивая на своем языке. То и дело они поглядывали на меня, переговаривались и хохотали. Мне стало противно. Едва дождавшись конца песни, я снова смылся под стенку. Халид нагнал меня.
— Что случилось? Почему ты такой скованный?
— Я же сказал — не хочу танцевать.
— Но почему?
— Нипочему. И какого черта твои приятели смеются надо мной?
Халид мягко хохотнул.
— Они не над тобой смеются, а надо мной. И потом — хороший урок для твоих амбиций.
— Почему это они над тобой смеются?
— Говорят, что мой ученик — самый бестолковый среди всех.
— У них тоже есть ученики?
— У кого есть, у кого нет. Это неважно. Еще они говорят, что ты ужасно напуганный.
— Я напуганный?
— Ну не я же! — Халид ехидно заулыбался. — Конечно ты. Вернее, твое тело напугано.
— Чем же оно напугано?
— Не знаю. Выясним. Значит, не идешь танцевать?
— Нет. Не надейся.
— Ладно. Тогда пойдем прогуляемся. Авось тебе получшает.
Мы вышли в палисадник и двинулись в сторону дальней посадки, сохраняя молчание.
Первым нарушил его я:
— Допустим, у меня действительно полно страхов. Но что делать — я такой.
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Раз ты мой учитель — вот и помоги мне.
— В чем я должен тебе помочь?
— Избавиться от страхов.
— А сколько их у тебя?