Валентина скользит пальцами по моей челюсти и огибает шею, словно не может перестать прикасаться ко мне.
— Ты не представляешь, как сильно мне нужно было это услышать. Я никогда и не думала, что ты из тех, кто может навредить ребенку, но, думаю, мне просто нужно было удостовериться. Почувствовать, что ты точно знаешь, чего я хочу, на случай, если что-то произойдет.
Я дергаюсь и отбрасываю ладони Валентины, хватая её за плечи.
— Ничего не произойдет.
Она открывает рот, чтобы заговорить, но я медленно качаю головой.
— Ничего. Не. Произойдет.
На этот раз Валентина сглатывает и молчит, пока я не ослабляю хватку на ней. Только тогда Валентина заговаривает, но медленно, словно я могу взорваться из-за одного неверного слова.
— Обе наши матери тоже думали, что у них есть всё время в мире. Их смерти ужасно повлияли на наших отцов.
Я усмехаюсь.
— Вполне уверен, что оба наших отца были ужасными людьми еще до их смерти.
— Но это и не помогло направить их в нужное русло. Мне нужно прояснить, что я хочу, чтобы наш ребенок был защищен и любим, несмотря ни на что. Несмотря на то, что ты будешь чувствовать, если со мной что-нибудь произойдет.
Я с трудом сглатываю и смотрю на Валентину, она впивается в меня взглядом.
— С тобой ничего не произойдет, и я отказываюсь даже обсуждать это. Но я услышал тебя. Но у наших отцов не было моей пятерки... они скорее убьют меня, чем станут смотреть, как я превращаюсь в одного из наших отцов.
На меня обрушивается осознание, что Винсент никогда не встретится с моим сыном. Мне пришлось пережить его потерю, и для меня это по-прежнему открытая и ноющая рана.
Валентина на секунду задерживается на мне взглядом, а затем довольно кивает. Когда она заговаривает вновь, в её голосе слышится напор:
— Хорошо. Не то чтобы я хотела, чтобы с тобой что-нибудь произошло, но... в детстве я предпочла бы не иметь отца, чем такого, с которым я осталась после смерти матери. Дети не должны страдать от подобного или ощущения того, что они не нужны своему родителю.
Когда Валентина наклоняется вперед и обнимает меня, забытое нами украшение цепляется за мою рубашку.
Она замирает и вновь смотрит на бриллианты.
— Я должна снять их, чтобы смогла одеться, и мы еще кое-что обсудили. Построили планы. Знаю, что у нас есть время, но с советом сейчас все нестабильно.
Я помогаю ей снять украшения и кладу их на прикроватный столик, чтобы Валентина позже убрала их в свою шкатулку. Когда она выбирается из постели, я окидываю взглядом голое тело моей жены, подмечая все изменения. Конечно, ничего не изменилось. Она немного похудела за время своего отсутствия, но я с легкостью смогу это исправить.
— Иди в душ. Я все уберу, и мы сможем...
Она качает головой и касается пальцами моих губ, чтобы остановить меня.
— Я еще не закончила. Мне нужно, чтобы ты еще кое-что пообещал, чтобы удостовериться в безопасности и надежности будущего нашего ребенка.
Я не скрываю своего замешательства, когда она убирает пальцы с моего рта.
— Что еще?
Разве не это я пообещал ей тогда... безопасность? В последнее время я не следую своему слову, и это снедает меня.
— Я хочу, чтобы ты пообещал, что защитишь нашего ребенка ценой своей жизни. Что бы ни произошло, он прежде всего, его безопасность даже важнее моей.
У меня уходит мгновение, чтобы понять суть её просьбы. Вновь приходится копнуть вглубь... сложно пообещать поставить безопасность другого человека выше жизни ангела, особенно кого-то, кого я не встречал, не обнимал и к кому не прикасался. Но на это есть лишь один правильный ответ.
— Я защищу нашего ребенка. Но я не потеряю тебя. Я могу согласиться лишь на такие условия. Если тебя это не устраивает, то... мне поебать.
21
ВАЛЕНТИНА
Не уверена, какую реакцию Адриан ожидал увидеть в ответ на его заявление, но точно знаю, он не предполагал, что я выберусь из его объятий, оберну простынь вокруг своего тела и выйду из комнаты с шлейфом из белого египетского хлопка.
Его удивление – единственная причина, почему мне удается получить фору в коридоре по пути в командный пункт.
— Что ты делаешь? — спрашивает Адриан позади меня. Его шёлковый голос пробуждает вещи, о которых я не могу позволить себе думать, пока мне нужно закончить с этим.
Несмотря на вчерашние протесты моего мужа, даже я могу видеть, что он по-прежнему колеблется. Для него привычно медленно реагировать. Он блокирует свои инстинкты, и мне нужно прекратить это, или мы никогда не выберемся из этой ямы.