— Мама! А как тебе Суздальский монастырь? — вкрадчиво спросил я.
Суздальский женский монастырь отличался исключительной дисциплиной. По сути, это была тюрьма с религиозным уклоном. И намек Марфой был более, чем понятен.
— А ты, приблуда, не боишься? — спросила Нагая.
— А как у тебя со здоровьем, мама, может прихворала? Так останешься в Кремле, подлечу! — искренне зло говорил я.
Ненавидел, ненавижу и никогда не приму шантаж. Я терпел Басманова, мне нужно было понять хоть что-то о мире, куда я попал. Мало ли, огнем плеваться могу, было дело, про всякие магии читал. Но пришло время Петру встретится с тезкой, но апостолом, не буду долго рефлексировать, чтобы и наглую монашку отправить в ад.
— Ты кто? — после долгой паузы и игры в «злые гляделки» спросила Нагая.
— Сын твой, — отвечал я.
Вновь пауза. Было видно, что Марфа рассуждает, прикидывает расклады. Что произойдет, если она скажет, что я не ее сын, с учетом сложившихся сегодня реалий? Признает разбойника, что Брянщину и Черниговщину разоряет? Так биручи, науськанные умницей Мининым вбили в головы москвичей и не только их, письма полетели и в другие города, что Могилевский тать — зло и захватчик. Его ненавидят и Нагую не поймут. А кто еще мне поперек станет? Тут бы могла начаться игра со Скопиным-Шуйским, но и это пока маловероятно, Василий Шуйский — сбитый летчик. Романовы… нужно вообще понять, что там, да как с Филаретом. Кто-то из Романовых присоединился к Мстиславскому и перебежал к ляхам, может под эту гребенку и Филарета прижучить. Но он лицо духовное, тут вдвойне осторожным нужно быть.
— Не забижай родню, род Нагаев и так поменьшился, — тон Марфы стал менее требовательным.
— Поняла, мама, что нынче ты сделать мало что можешь? — а вот я все еще сохранял суровость, пусть сейчас она была скорее проявлением актерского мастерства, чем зеркалом эмоций. — Ни-ко-гда не смей говорить со мной так, как нынче. Я государь-император и твой сын. Нагаев не обижу, но сильно приближать не стану. Окольничим был Михаил Федорович? Пусть так и будет, но без того, кабы влезать ко мне со своими советами, пока работать не станет так, как мне то нужно.
— А я? — спросила уже отрешенно Марфа, все-таки не на много его хватило.
— А ты помолись с Ксенией, так заведено по обычаю? — я улыбнулся, но сделал это зря, женщина вновь закипела, шипя, словно змея.
— Курва Марья, мамка ее, убила сыночка мого, али то сам Годун сделал. Не могу я… — вызверилась Марфа.
— А ты смирись, мама, поживи, радуясь за меня, Ксению, за мир в сердце. Кланяться стану, — сказал я, ловя на себе удивленный взгляд.
Марфа смотрела на меня, потом отводила взгляд, снова смотрела.
— Вот так я и желала, кабы сынок мой всех… и братов моих и, прости Господи, отца, всех, гнал, кабы государем был Грозным, как папка егойный, даже лепей за него… — Марфа смахнула слезу, но собралась и высказала свои условия. — Жить буду в Новодевичьем монастыре, нельзя мне в мир возвращаться. Токмо, кабы там был и мой двор, кого сама надумаю.
— Сколько? — коротко спросил я, причем вопрос заключался и в том, сколько денег и сколько человек должно быть при дворе.
— Игуменью пришлю к приказчику твому. Луке? Этот у тебя дьяком? А баб мне с дюжину приставь, — было видно, что решение ей дается, пусть нелегко, но она довольна, возможно, рассмотрела во мне решительность и намерения идти до конца, ее конца. Может и первоначально хотела именно этого, а все остальное — спектакль.
— Ксения? — очередной мой вопрос и Марфа махнула рукой.
— Любить не стану, обряд исполню! — сказала женщина и собралась уходить.
Останавливать ее я не стал. Вымотался за разговор. А еще пленных ляхов слушать, да тестя лицезреть. Так что Марфа ушла, я выпил кваса, переоделся в золотом шитый кафтан, и пошел к панству.
Когда я входит в тронный зал, как я назвал палаты с большим троном и постаментом, мог почувствовал, как наэлектризовался воздух. Мог, но не почувствовал, устал за сегодня. И мне было положительно, в значении кое что положить, на эти гневные взгляды великовельможных панов.
— Ну, панство, от чего не приветствуете? — несколько отрешенным тоном, спросил я.
— Моя дочь? Ты отомстил за нее? — не приветствуя, не обозначая мой статус, спрашивал Ежи Юрий Мнишек.
Этот деятель, один из основоположников русской смуты, любитель половить жирную рыбку в мутной воде, был несколько похож на те изображения, что я некогда видел в будущем. Впрочем он обладал незаурядной, самой, что ни на есть, среднестатистической внешностью, выделить которую можно только, и исключительно, одеждой. Есть люди, как, вон стоит, нахмурившись, Острожский, которого одень и во рваные тканины, а он все равно будет излучать гонор и великовельможность. Мнишек не такой.