Тогда еще никто не отваживался на открытое неповиновение. А Годунов посылал до сотни стрельцов, посошной рати, чтобы изловить под Рязанью, Тулой, Орлом, Ярославлем тех татей, что так жестко грабят государство, но служилые зазря побродили по окрестностям… нет, нашли кого-то. Могло быть и так, чтобы отчитаться об успешности операции, сами защитники грабили какую русскую деревушку, да записывали это поселение, как логово разбойной ватаги. Но стало ясно, что повального разбоя не было и воровские группы чаще оставались малочисленными, по десять-пятнадцать человек. Потому, стандартного охранения в десяток воинов больше, чем достаточно. И с проблемой вполне справлялись бы местные воеводы. Но я не нашел ни одного, несмотря на то, что Лука знал, что именно искать, доказательства эпизодов героических схваток охраны обозов с разбойниками.
Кто-то из великих ответил на вопрос «что будут делать в России через двести лет?» — воровать. Так и есть, как, впрочем, далеко не только в России [Фразу про Россию через 200 лет, что там воруют и пьют, не верно приписывают Салтыкову-Щедрину, про «крадут» говорит историк Карамзин].
— Встаньте с колен! — повелел я.
Не то, чтобы я здесь, вдруг, решил поиграть в панибратство с ворами и одними из создателей кризиса власти, нет, просто неудобно говорить с людьми, которые стоят на коленях да еще и в поклоне. Не правильно вести диалог с макушками голов, чаще лысеющими. Но дозволять присесть уж точно не буду. Позволил бы сесть… но тюрем, как таковых нет, а каторгу, нужную мне, я еще не организовал.
— Кто из вас Андрейка Потапов из Орла? — спросил я, выявляя по реакции того самого Андрейку.
Увидел одного дернувшегося, остальные, как-то немного обмякли, расслабились. Это, как учитель смотрит в журнал и приговаривает, издеваясь над учениками: «К доске пойдет… к доске пойдет…». Как только учитель выбирает того страдальца, который, понурив голову, идет к доске, словно восходит на Голгофу, остальные выдыхают. Вот и сейчас выдохнуло большинство, а один напрягся.
— Государь, милости прошу! — закричал тот самый Андрейка, снова падая на колени, наверняка травмируя свои конечности.
— Думал, пес, что я ничего не узнаю? Куда дел две тысячи пудов пшеницы и восемь тысяч пудов жита? Про овес и гречиху спрашивать? — я начинал закипать, причем не притворно.
Есть селения, где с голоду умирают, есть Москва, из которой можно распределить это зерно на пользу государства, а какой-то Андрейка, пользуясь тем, что центральной власти нет до него дела, просто ворует.
— Есть, что сказать? Али не виновен ты? — спросил я у главного «козла отпущения».
— То бес спутал, государь, да воевода. Я ж не себе, царь-батюшка, я больше воеводе давал, — оправдывался Андрейка.
— Кто в Орле первый воевода? — спросил я, обращаясь, скорее, в Луке.
— Так, Ефим Варфоломеевич Бутурлин, — отвечал Лука. — Ты его в Москву вызвал, государь-император.
«И, который прислал мне в Тулу обоз с провиантом, родственник которого вроде бы как из-за меня был убит и которого я собирался приблизить. Старик, конечно, но может год-два послужил бы… Все воруют и свои и не свои…», — подумал я.
Вот так рубить с плеча и показательно вешать всех только лишь за кражи? И, хотелось бы, и нельзя. Просто, не будет с кем поговорить в обезлюдевшей России. Ну и потому, что общество этого не поймет, это не сталинская пропаганда про расхищение народной собственности. Вместе с тем, сейчас никто не понесет наказания, так ничего и не смогу изменить. От этих людей, которых можно было и заменить, но некем, зависит будущее страны. В том числе, конечно.
— В холодную его! — повелел я, и двое охранников споро скрутили рыдающего Андрейку и повели в пыточную.
— Вот бумаги с вашими злодеяниями, — я потряс исписанные бумажные листы. — Нынче добрый урожай, окромя тех мест, где лютовали казаки да ляхи. Татарва не приходила большим числом на наши земли, татей много нет, все тати у самозванца. А коли и есть ватаги разбойников, так то дело воевод. На то они там поставлены. Милостью своей дозволяю всем, кто воровал, откупиться, возвернуть все, что украли. Не вернете… посажу на кол, яко Андрейку с Орла, а жонок с детьми в Сибирь отправлю. Там баб мало, сгодятся. И ждите того, кто проверять вас станет.
Не дожидаясь реакции на свои слова, я ушел. Царь должен держать фасон.
Не повезло Андрейке, завтра он будет посажен на кол, а Козьме Минину я дам поручение подготовить правильные слова для пропаганды. Государь-император — это порядок! Но для правильности казни нужно продумать и обвинение в измене. Это более понятно для обывателей. Ну а те, для кого и будет показан такой зловещий спектакль, должны понять сами, что, да как и почему.