– Хочу.
Он повез меня в кофейню на набережной, мы долго выбирали, что именно купить, остановились на торте из безе, белоснежном, похожем на облако.
– Не осилим! – засмеялась я, но Даниил уверенно сказал:
– До вечера-то? Легко!
– Ты толстеешь, между прочим! – заметила я, беря его под руку. – Скоро пузо над ремнем повиснет.
– Да, ты зато скоро исчезнешь. Ты вообще что-то ешь или только кефир свой пьешь?
– Аппетита нет совсем.
– А лечиться начнешь, что будешь делать? У этого препарата побочных эффектов куча, в том числе и анорексия, совсем ноги перестанешь таскать – запасов-то в организме никаких, – чуть повысил голос Даниил.
– Да ну тебя! – отмахнулась я. – Не воспитывай.
– Тебя бить пора, а не словесно убеждать. Ты ж не маленькая, Машка, должна ведь соображать немного!
– Поругаемся! – предупредила я, и Даниил замолчал.
Приехав к Сереге, мы его не застали, видимо, утащился к своим дружкам в Николаевку, но ключи у Даньки были, поэтому ничего не сорвалось.
Меня всегда удивляли его рассказы о том, что жена отказывает ему – как можно добровольно отказаться вот от этого? От этих рук, которые знают, где, как и что погладить, от губ, прикосновение которых к коже заставляет каждый раз вздрагивать от наслаждения? Не понимаю…
…-Машка, проспишь! – шепотом сказал Данька, убирая волосы с моего лица и легонько целуя в лоб. – Устала?
– Сколько времени? – потягиваясь, спросила я.
– Половина восьмого, – целуя меня все настойчивее, пробормотал он. – Еще успеем…
– Дань, ты только представь – вместо груди будет только рубец, грубый и безобразный, – прикрыв глаза, произнесла я, поглаживая его по затылку.
– С чего ты это взяла? Сейчас можно сделать все аккуратно и красиво, даже с пластикой, если захочешь. Не думай об этом, все хорошо будет, уж мне-то поверь, я ведь хирург.
– Знаешь, Ирка, которая меня устроила в этот диспансер, раньше там работала, она онкоуролог. Так у нее самой была какая-то опухоль, ее оперировали и даже наркоз нормальный не дали, новокаиновую блокаду сделали – и привет. И это притом, что она сама врач, и работала там же, только этажом выше. А ты говоришь! Представь, какое отношение к обычным пациентам? Там ведь палаты на двенадцать человек, дышать нечем, и стены в такой цвет покрашены, что только умирать хорошо, а жить не хочется, на все это глядя, – я передернулась при воспоминании о тамошних интерьерах. – Такое впечатление, что все направлено на то, чтобы как можно меньше народу выздоравливало!
– Машка, ну, не накручивай ты себя! – взмолился Даниил, прижимая меня к себе. – Если будет надо, лежать будешь в отдельной палате, там и такие есть, мало совсем, но ведь есть же. Дядьке скажу – он выбьет. Речь ведь не о том – тебе надо просто понять, что операция – вещь неизбежная, но потом зато все будет хорошо.
– Даня, я понимаю это. Но ведь и то, что порог выживаемости – пять лет, я тоже знаю. У меня злокачественная опухоль, глупо думать, что она переродится – так не бывает. И оперироваться я не буду, даже не заводи больше этих разговоров. Сейчас прокапаюсь, там посмотрим. Все, пора мне – скоро Юлька закончит.
Я поднялась с кровати и стала одеваться. Разговоры о болезни начали напрягать меня, я злилась на себя и на Даньку, на Артема, на весь свет…
– Я увезу тебя сейчас, не торопись, – Даниил сел и потянулся за висящими на стуле рядом с кроватью джинсами.
– Не хватало, чтобы кто-то увидел!
– За углом от ДК выйдешь, никто и не увидит. Уже темно, как одна поедешь?
Юлька вылетела из зала вся в слезах, красная, с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу:
– Мама, я не буду больше с ним танцевать! – ревела она, вцепившись мне в куртку.
– Ну, что опять? – присев перед ней на корточки и доставая платок, устало спросила я.
Подобные заявления Юлия Артемовна Смирнова делала примерно раз в две недели, в очередной раз не вынеся грубости партнера. Значит, придется опять беседовать с Олежкиными родителями, ничего не попишешь.
– Я не могу больше, он мне сегодня чуть руку не сломал! – продолжала плакать дочь, демонстрируя мне свежий синяк на запястье. – Видишь? Схватил и вывернул!
В это время мимо меня попытался проскользнуть виновник торжества, но я успела поймать его за куртку:
– Стоять! В чем дело?
– Здрасьте, теть Маша, – пробормотал Олег, опустив глаза в пол.
– Так я слушаю тебя – в чем дело, почему у Юли на руке синяк?
– Я ее не трогал, – моментально открестился он, и тут Юлька, уперев руки в бока, заблажила на весь холл:
– Да?! Не трогал?! А кто мне руку за спину завернул? Не ты? Кто меня обезьяной назвал при всех, тоже не ты? Пусть Наталья Альбертовна скажет, она видела!