— Просто тупо переписываешь мою историю болезни. Жалобы. Анамнез. Данные объективного обследования — кратко. Не надо писать все подряд. Этого малолетнего гондураса с подозрением на какой диагноз к нам направили?
— Гипертоническая болезнь. Артериальная гипертензия.
— Ну так вот, везде пиши кратко, кроме сердечно-сосудистой системы. Данные лабораторных исследований — тоже кратко. Когда дойдешь до инструментальных исследований, пишешь — протокол суточного мониторирования артериального бла бла бла от такого-то числа прилагается. Тоже самое с ЭХОКГ, и УЗИ брюха. Пожалуйста, без единой ошибки. Лучше не торопись. Спрашивай в процессе, если есть вопросы.
— Хорошо. А в заключении что писать?
— Брехун обыкновенный.
— Ну я серьезно.
— Да я тоже серьезно. Здоров он, Полина. Так и пишешь — здоров. Шевелись, крошечка. Сегодня эти гондурасы еще набегут. Покажу, как их принимают. И помни, в пять — я должен отсюда свалить. И ты тоже.
Молча кивнула и принялась заполнять акт. В действительно это оказалось сложно, просто потому что боялась ошибиться, от того и заполняла все медленно, пока Алмазов бегал по отделению. Вернулся он только тогда, когда началась «пятиминутка». Прошел как ни в чем не бывало в ординаторскую, присел рядом со мной за стол и уткнулся в историю болезни. Молча пододвинул мне ежедневник, ткнув пальцем в выписку и начал исправлять лист назначений. И только спустя несколько секунд, соизволил оторваться от стола и развернуться ко всем передом, положив на колени историю болезни. При этом дышит тяжело, то ли от того, что реально носился по отделению, то ли от того, что в ординаторской слишком душно и влажно. Краем глаза замечаю, как заведующая смотрит на уткнувшегося в историю болезни Алмазова, и понимаю, что возможно он не шутил. Смотрит она на него действительно странно. Может и вправду имеет на него виды. Я так засмотрелась на заведующую, что пропустила момент, как Алмазов достал мои… трусы и начал ими протирать свой лоб.
— Фух, жарко, — шепчет слишком близко от мне, а потом протирает ими свой нос.
— Я их так-то носила, — шепчу ему на ухо, сжимая от злости кулаки. Фу, мерзость какая.
— Я их так-то постирал в первый день, вместе со всеми твоими шмотками. Вкусно пахнут, — тихо проговорил в паре сантиметров от моего лица, при этом едва заметно улыбаясь.
— Хорошего вам трусонюханья.
Ничего не ответил, снова уткнулся в историю, закусив губу, и продолжил что-то заполнять.
— Сергей Александрович, у вас кто на выписку?
— У нас Зотников и Куприянов из восьмой палаты, — уверенно произношу я. — И Мудаченков — из вип палаты.
— Кто еще раз из вип палаты? — кривясь, произносит заведующая.
— Мудаченков.
— Полина Сергеевна просто не разобрала мой почерк, — улыбаясь, произносит Алмазов. — Мельников выписывается.
Ну паскуда… Какая же ты паскуда.
— Кисло, Полина Сергеевна, кисло, — шепчет мне на ухо. — А могло бы быть сладко, постирай ты мне штанину.
Глава 8
— Ну наконец-то, где ты бродишь? — стоило мне только выйти из лифта, как меня тут же перехватывает за руку Алмазов. — Трубка тебе на кой хрен сдалась?
— На первый вопрос ответ следующий: на цокольном этаже, если быть точнее, в подвале. Пока вы были в реанимации, звонили из лаборатории — у новенького больного, которого мы принимали, высокий тропонин. Заведующая, скорее всего действительно имеющая на вас виды, похоже расстроенная тем, что вы при ней вытирали свое лицо женскими трусами и шептали мне что-то на ухо, вставила мне люлей, а потом отправила чуть ли не пинком под зад в класс функциональной диагностики за расшифровкой ЭКГ нашего больного, — уткнувшись взглядом в его бейджик, на одном дыхании проговорила я.
— Расшифровали? — вот даже не смотря на его лицо, могу поклясться, что он улыбается, равно как и «расшифровали» произнес с какой-то издевкой.
— Нет. Послали.
— Куда?
— На арморация вульгарис. У них обед.