А я «милого» узнаю по… пакету и заднице. Хорошо хоть сегодня пакет не драный. А походка у него странная, точнее какие-то огромные шаги, как будто куда-то спешит. Забегаю в ординаторскую вслед за Алмазовым, чуть не врезаясь в дежурного врача. Быстро извиняюсь и мельком смотрю на часы — без двадцати девять. Вот ведь брехун обыкновенный, «опаздывать» он любит.
— Сергей Александрович, доброе утро. У нас проблема. Большая такая проблема. Прям масштабная.
— О мой Бог, Полина. Что случилось, радость моя?! Размер не подошел? — копируя мою интонацию, издевательски произносит Алмазов, и тут же переводит взгляд на ухмыляющегося позади меня врача, имя которого я так и не удосужилась запомнить — то ли Александр Иванович, то ли Иван Александрович, то ли какой-то еще Иванович. А в бейджик открыто и не посмотришь.
Алмазов тянет руку, чуть задевая мое плечо, и пожимает ладонь этого мужчины. Дурацкое мужское правило — здороваться, пожимая друг другу руки. Самое дебильное мужское антисанитарное действие. Как можно подавать кому-то руку, не зная, где она была?
— Вот видишь, как мне повезло, Ваня. Моя Полина приходит раньше всех и уже знает, где случилась «ОПА» на букву «Ж». Ты можешь таким похвастаться?
— Нет, моя студентка приходит без двадцати десять и неотрывно смотрит в мобильник, — отшучивается, как оказалось, все же Иван Александрович. — Я в реанимацию сгоняю, если задержусь, подкинешь моих выписных?
— Подкину, — соглашается Алмазов и направляется к шкафу с одеждой. — Ты чеснок вчера ела? — скидывая с себя рубашку, как бы невзначай интересуется пакетолюбитель. Спина у него, в общем-то, как и руки… подкачанная. Не перекачан и не хлюпик. Этакая золотая середина. И это не генетический подарок, это — результат работы над собой. Знаю, плавали и видели, Дима с папой — яркий тому пример. — Полина Сергеевна, я к тебе вообще-то обращаюсь. Ела или нет?
— Ела. Только причем тут чеснок, вы вообще меня слышите? Я говорю у нас проблема, ну точнее не у нас, а у нашего больного.
— Слышу. А трусы? Трусы мои надела? — поворачивается ко мне лицом, и, как в ни в чем не бывало, скидывает с себя джинсы.
— Конечно же… не надела.
Машинально оборачиваюсь назад, смотря остался ли кто-нибудь в ординаторской. Нет — никого. А этот стоит в одних трусах и носках, выставив обе руки с одеждой в стороны, и переводит взгляд с одного медицинского костюма на другой. Наверное, нормальная девушка сделала бы две вещи, мельком осмотрела его, чего уж греха таить, красивое тело, и быстро ретировалась из ординаторской. Ну или отвернулась для приличия. Я же стою как вкопанная, рассматривая его, как будто вижу впервые. Хотя если призадуматься, кроме задницы я ничего толком и не рассмотрела в первый раз. Ну ладно бы я акцентировала внимание на его торсе, так нет же, перевела взгляд на трусы. Это просто охренеть и не встать. «Не перечь самцу», именно такая надпись набита красным цветом на белых боксерах, а посредине в важном стратегическом месте — желтым цветом нарисована корона.
— Тебе какой больше нравится костюм голубой или белый? Оба чистые, кстати.
— Голубой, — не раздумывая отвечаю я, не в силах отвести взгляд от трусов.
— Голубой вагон бежит, качается. Скорый поезд набирает ход. Трам-пам-пам. Ладно, что у нас там за проблема? — совершенно не стесняясь моего присутствия, Алмазов после напевания песенки разворачивается к шкафу, являя мне свою обтянутую в трусы задницу, и вешает обратно белый костюм.
Что я там говорила про перед? «Не перечь самцу»? На ягодицах надпись ничуть не уступает по креативности первой: «Царь» на одном полупопии, на втором «Просто царь».
— Полина, прием, хватит пускать на мое тело свои стерильные слюни. Рассмотришь, потрогаешь, приласкаешь, приголубишь, поцелуешь, помассажируешь, но чуть позже. Что там за проблема? — натягивая брюки, вполне серьезно интересуется Алмазов.
— Там у больного в восьмой палате отек мошонки, — как можно спокойнее произношу я.
— Прямо-таки отек? Ты рассмотрела или на слово ему поверила? — накидывает халат на рубашку и подходит прямиком ко мне.