— Граф Александр пошел ростом в Блохвицев. Анмари, — перешла она сразу на немецкий, — комнаты для вас приготовлены.
На этом церемония встречи приехавших из Петербурга родственников и закончилась. Лакеи вносили вещи. Анмари с сыном направились в сторону винтовой лестницы.
— Наш друг граф Альвенслебен очень интересуется вами, — сказала графиня, оставшись наедине с Безбородко.
— Альвенслебен? — Безбородко удивился. — Ваш начальник полиции? Что ему от меня нужно?
— Этого я не знаю, но после того, как я сказала ему, что вы будете здесь проездом в Париж, он дважды к нам заезжал специально из-за вас.
— Непонятно, тетушка. Зачем я мог понадобиться начальнику вашей полиции?
— Мы с Дитрихом гадали тоже, но ни до чего додуматься не смогли. Дитрих уверен, что граф Альвенслебен действует по требованию вашей жандармерии. А впрочем, поговорите с Дитрихом сами, он будет скоро дома.
Кушелев-Безбородко был озадачен: ушел из жизни Николай I; закончилась Крымская война; безгласная, мертво лежавшая Россия начала постепенно оживать; ушел в небытие и Дубельт; но на здании у Цепного моста осталась вывеска со зловещей надписью: «III отделение собственной Его величества канцелярии», — и русская жандармерия тут как тут!
Политических грехов Безбородко за собой не знал, но мало ли что может взбрести в голову наследникам Дубельта!
По квартире разнесся резкий звон колокольчика. Безбородко вышел в коридор. Лакей открыл дверь, появился генерал граф Дитрих фон Блохвиц. Он вошел, гремя шпорами, затянутый в перехваченный широким серебряным поясом зеленый мундир, а на голове черная, лакированная каска с острым наконечником и огромным орлом поверх сводчатого козырька.
— Рад вас видеть, милый дядя, в добром здравии.
— Блохвицы сохраняют здоровье до самой смерти — такова порода. — Граф отдал лакею каску, вошел в гостиную и уселся. — Как там у вас мой братец Тео? Хотя он у вас не Тео, а Тимофей, и не просто Тимофей, а еще Тимофей Харитонович. Как он там, этот Тимофей Харитонович, себя чувствует? Получил наконец корпус?
— Ему предложили корпус в Польше, но он отказался. Не хочет уезжать из Петербурга.
— И правильно делает: лучше командовать дивизией на виду у царя, чем корпусом в отдалении. А у вас как дела? Когда получите полк? Ведь вы в звании полковника уже!
— Не дают.
— Надо подтолкнуть!
— Увы, некому, милый дядя.
В словах Григория Безбородко прозвучала горечь обманутой надежды.
Генерал переменил тему:
— Как Анмари? У нас, у Блохвицев, девушки в тугой упряжке ходили, а братец мой избаловал свою дочку. Слишком много давал ей воли. Нелегко вам с ней?
— Ничего, привыкаем друг к другу.
— Сын как?
— Растет.
Тут генерал придвинул свой стул вплотную к стулу Безбородко и голосом заговорщика спросил:
— У вас перед отъездом из Петербурга каких-либо неприятностей с жандармами не было?
— Нет…
— Из ваших знакомых никто не арестован? — Никто…
— Но жандармы имеют основания быть вами недовольными? Вспомните, племянник, не было ли у вас в прошлом чего-то такого, что могло бы только теперь раскрыться?
После короткой паузы Безбородко ответил:
— Десять лет назад была одна история, но моя роль в ней была чисто созерцательная.
Генерал расстегнул серебряный пояс и швырнул его на диван.
— Тогда, племянник, я ничего не понимаю. Вами интересуется наш начальник полиции, а полиция наша интересуется иностранцами только тогда, когда этого требует иностранное государство.
— Тетя Тильда говорила мне об этом, и, если честно признаться, я озадачен.
Генерал принялся расстегивать мундир.
— Не надо вешать носа! Ничего, выпутаемся! Альвенслебен наш друг. Сейчас приглашу его, и мы поговорим по-солдатски!
Граф Альвенслебен не состоял ни в близком, ни в отдаленном родстве с графом Блохвицем, но они были похожи друг на друга, как два оловянных солдатика, отлитые в одной форме: длинноногие, широкоплечие, с квадратными лицами, пушистыми усами, бесцветными глазами.
— Я на несколько минут, — сказал Альвенслебен, входя в гостиную. — Спешу во дворец. — Он протянул руку Кушелеву-Безбородко. — Рад приветствовать вас в нашей столице и весьма сожалею, что вы у нас только проездом.
— На обратном пути останусь подольше.
— Генрих, — оборвал этот церемонный разговор граф Блохвиц. — Ты ведь хотел что-то сказать моему племяннику?