Джузеппе бежал, широко раскрыв руки.
Увидев врага, Финоциаро сбросил с плеча шарманку, схватил палку-подпорку и, занеся ее для удара, крикнул:
— Стой, собака!
Джузеппе подбежал к Финоциаро. От первого удара он сумел увернуться, но второй пришелся ему по голове.
— Дядя Фино! Погодите!
Финоциаро замахнулся опять, но Джузеппе изловчился и вырвал палку у него из рук.
— Разве можно, дядя Фино, так обращаться с шарманкой?!
Слова были произнесены с необычной для врага сердечностью. Этот тон озадачил Финоциаро, но еще больше ошеломило его, когда Джузеппе, взвалив себе на плечи шарманку, сказал по-родственному тепло:
— Вот и наша Тереса бежит.
Тереса была в тулупе и валенках: Марфа Кондратьевна заставила ее одеться. Бежала она с трудом. Добежала, бросилась к отцу, хотела обнять, но Финоциаро, схватив ее за плечи, отодвинул от себя и строго спросил:
— Ты… и Кальяри?!
— Отец! Я вам все расскажу…
— Синьор Никол знает?
— Идемте, отец. Джузеппе холодно.
— Дядя Фино, идемте. Дома поговорим.
Финоциаро рванул к себе шарманку:
— Отдай! И уходи прочь! Кальяри не войдет в мой дом!
Беспомощным взглядом больного ребенка посмотрел Джузеппе на Тересу, и в ее глазах он прочел мольбу: «Уходи!»
Джузеппе не снял с плеч шарманку: он донес ее до порога дома Финоциаро, поставил на землю и удалился.
Беда пришла оттуда, откуда трудно было ее ждать. Когда Олсуфьев явился к тетушке, чтобы поблагодарить за освобождение Финоциаро, она посоветовала ему:
— Будь осторожен, Ника. Граф Дубельт говорил мне, что шарманщик этот — чистый разбойник и горло перегрызет всякому, кто на девку его покусится.
— Я на этой девке женюсь! — запальчиво ответил Олсуфьев.
— Ты?! На уличной плясунье?!
— Да! Женюсь на плясунье, да! — подтвердил он зло.
Тетушка поняла, что беспутный Ника способен сделать такой ужасный шаг. Она выпроводила племянника и тут же послала лакея с письмом к Дубельту. Письмо заканчивалось просьбой арестовать шарманщика с его девкой и выслать их как можно скорее в Сибирь.
Об этом сообщил Олсуфьеву Владиславлев и благоразумно посоветовал:
— Добудь для них подорожную, отошли Финоциаро с дочерью за границу. Уляжется шум, тебе выйдет отставка, тогда и поедешь к ним.
Олсуфьев так и сделал.
Финоциаро с дочерью очутились в Риме — городе, который выбрал для них Олсуфьев. Кроме денег, Олсуфьев снабдил Финоциаро рекомендательным письмом к профессору Торелли, лучшему в то время балетмейстеру.
— Я хочу, чтобы она училась… непременно…
И тут впервые, прощаясь со стариком, поведал ему:
— Приеду в Рим, и мы с Тересой поженимся.
Финоциаро устроил все так, как наказывал ему Олсуфьев: поселился с дочерью в приличном пансионе, сопровождал Тересу на уроки к Торелли и оберегал ее, будущую графиню, от назойливых поклонников.
Но отцовское счастье никогда не бывает полным: Финоциаро заметил, что глаза дочери слишком часто красны от слез и что она слишком задумчива.
— Не больна ли ты? — спросил он однажды.
— Нет, отец.
— Скучаешь по нем?
— Очень.
— Он приедет. Скоро приедет.
На этом обычно расспрос обрывался: отец и дочь говорили о разных людях.
А к концу лета Финоциаро вдруг убедился, что дочь его ожила, повеселела, но стала каждый день исчезать из дому.
И в одно солнечное утро, возвратившись из магазина с покупками, Финоциаро нашел на столе записку: «Дорогой отец, я уезжаю с Джузеппе. Не беспокойся за меня, отец. Джузеппе меня очень любит, и я его тоже».
В этот же день старик Финоциаро отослал Олсуфьеву в Петербург все оставшиеся на его руках деньги. Без объяснения причины.
Вещи, оставленные Тересой, он продал, и денег хватило на то, чтобы купить старую шарманку.
Всего этого Кушелев-Безбородко не знал.
Безбородко вернулся в Париж. Общих с префектом полиции знакомых у него оказалось достаточно. Из них он остановился на русском посланнике: как-никак посредник солидный.
На официальном приеме в посольстве по случаю приезда в Париж Рейтерна — видного деятеля Министерства финансов Российской империи — посол, подведя Безбородко к префекту полиции, познакомил их и, как бы между прочим, сказал:
— Попросите, граф, господина префекта — он поможет вам находить раритеты.
Префектом парижской полиции являлся Пьер-Мари Пиетри, тот самый, который породил когда-то историю с рукописью.