Благородный восторг горел в глазах юных героев.
— Был ли Барло так же велик, как я? — спросил Ч. Ф. Адамс Голэйтли, отбрасывая назад кудри с своего юпитеровского чела.
— Да, у него, так сказать, была опытность. Слухи ходили, что он уходил своего школьного учителя прежде, нежели, пошел в море. Но это пустая болтовня, друзья мои.
Голэйтли вытащил из своей куртки фляжку и подал ее привратнику. Это была самая лучшая водка его отца. Это тронуло сердце честного старого моряка.
— Бог да благословит тебя, мой мальчик-пират — сказал он, задыхаясь от волнения.
— Я достал немного табаку, — сказал молодой Дженкинс, — но он мелко нарезан; теперь я только его употребляю.
— Я могу купить все, что нужно в мелочной лавке на углу, — сказал пират Джим: — но я оставил свое портмоне дома.
— Возьмите эти часы, — сказал молодой Голэйтли, — это отцовские. С тех пор, что он стал тираном и завладел чужою собственностью и заставил меня поступить в шайку корсара, я начал с того, что разделил нашу собственность.
— Это все пустяки, — сказал задорно колодой Читтерлингс. — Каждая минута дорога. Время ли теперь заниматься вином и бражничать? Ха, нам нужно дела — дела! Мы должны сегодня ночью сражаться за свободу — и, именно в эту ночь. Шкуна уже на якоре у мельничной плотины, нагруженная провизией для трехмесячного плавания. У меня черный флаг в кармане. К чему же откладывать, ведь это трусость?
Двое старших мальчиков с легким чувством стыда и страха взглянули на разгоревшиеся щеки и высоко поднятую голову с торчащим хохлом волос младшего товарища — блестящего, красивого Бромлея Читтерлингса. Увы! эта минута забывчивости и обоюдного восхищения была исполнена опасности. К ним подошел худой, болезненный, полуголодный учитель.
— Молодые люди, вам пора приняться опять за ваши занятия, — сказал он с сатанинскою вежливостью.
То были его последние слова на земле.
— Долой, тиран! — воскликнул Читтерлингс.
— Sic ему — я хочу сказать «sic semper tyrannie!» — сказал классик Голэйтли[1].
Тяжелый удар в голову палкой и деревянный шар, быстро брошенный в его пустой желудок, замертво уложили на полу учителя. Голэйтли вздрогнул.
Пусть мои молодые читатели не осудят его слишком поспешно. Это было его первое убийство.
— Обыщите его карманы, — сказал практический Дженкинс.
Они это исполнили и не нашли ничего кроме каталога Гарварда за три года.
— Бежим, — сказал Дженкинс.
— Вперед в лодкам! — воскликнул энтузиаст Читтерлингс.
Но Ч. Ф. Адамс Голэйтли в раздумье стоял, глядя на лежащего учителя.
— Вот, — сказал он спокойно, — результат слишком свободного правления и нашей школьной системы. Страна требует реформ. Я не могу отправиться с вами.
— Изменник! — воскликнули остальные.
Ч. Ф. А. Голэйтли грустно улыбнулся.
— Вы меня не знаете. Я не сделаюсь пиратом, а членом конгресса!
Дженкинс и Читтерлингс побледнело.
— Я уже организовал два собрания в кегельном клубе, и подкупах делегатов другого клуба. Нет, не отвращайтесь от меня. Будем друзьями, преследуя различными путями одну общую цель. Прощайте! — Они пожали друг другу руки.
— Но где Пират Джим? — спросил Дженкинс.
Он на минуту покинул нас, чтобы получить деньги за заложенные часы для покупки вооружения для шкуны. Прощайте!
Таким образом рассталась эта честная, молодая голова, исполненная блестящих надежд.
В ту ночь был страшный пожар в Доэмвиле. Доэмвильская академия, тайно подожженная, первая сделалась жертвою пламени. Магазин сахару и склад сигар, имевшие большие счета с академией, сгорели следом за нею. При свете огненных языков, оснащенная шлюбка с одною мачтою медленно выходила от мельничной плотины. На следующий день не нашли трех мальчиков — Ч. Ф. Адамса Голэйтли, Б. Ф. Дженкинса, и Бромлея Читтерлингса. Не погибли ли они в пламени? Кто мог это знать? Достаточно того, что они никогда более не появлялись в домах своих предков под этими именами.
Хорошо было бы действительно для Доэмвиля, если бы тайна тем и кончилась. Но более грустное и скандальное событие совершилось в мирном селении. В эту ужасную ночь кто-то украдкою посетил пансион мадам Бринборион и на другое утро приметили, что две первые красавицы и наследницы в Коннектикуте, дочери президента сберегательной кассы и директора страхового общества — бежали. Вместе с ними исчезли также все вклады сберегательной кассы, а на другой день страховое общество от огня «Фламинго» лопнуло.