И вот настал момент, когда мне пришлось, немного помучившись, вскарабкаться на спину страуса. Сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее мы поскакали по улице. Скорость, по-моему, была не менее шестидесяти километров в час, хотя не исключено, что я слегка преувеличил, не зря же говорят: у страха глаза велики. Напряжение понемногу спадало, уступая место восторгу, я начал даже получать удовольствие от скорости и меняющихся «за окном» пейзажей. Сначала мы скакали мимо домов и всевозможных построек хозяйственного назначения. Это продолжалось минут тридцать, из чего можно судить о внушительных размерах селения. Люди попадались не так часто, видно, были ещё заняты в своих усадьбах, или как там у них принято называть жилища? Страус двигался плавно. Ощущение было, как при езде в хорошей машине, только рулить не надо. Знай себе несёшься, а когда нужно поворачивать, то страус сам скидывает скорость и совершает все необходимые манёвры. Так мы и мчались некоторое время.
Потом пошли поля, луга, перемежающиеся лесополосами, и наконец возле небольшой речушки мы решили малость передохнуть перед обратной дорогой. Пока страус самозабвенно плескался в непривычной для меня кристально чистой воде, я наблюдал за ним, а затем и сам осторожно умылся и искупался. Осторожно, потому что мало ли что? Может, тут крокодилы водятся, или ещё какая неведомая опасность подстерегает незадачливого купальщика, пираньи там или бешеные щуки! Откусят, чего доброго, что-нибудь жизненно важное или особо ценное, я же пока не знаю пристрастий местных хищников: вкусный я для них или нет? А вдруг даже деликатес? Так или иначе, на сей раз всё обошлось!
Счастливо развалившись на траве, я стал мысленно обращаться к Дормидорфу, пытаясь сообщить, что у меня всё хорошо, так как уже несколько раз отчётливо слышал в своей голове его вопрос, но не придал этому значения, думая, что это я сам логически предполагаю: он ведь наверняка должен переживать за нас. Поначалу вопрос звучал насмешливо, а теперь с довольно ощутимым беспокойством, из чего я сделал вывод, что, наверное, это он пытается достучаться до меня. И я принялся мысленно отвечать ему, радуясь в душе, что никто из моих знакомых этого не видит. Но результата не было. Как он и говорил, сразу может ничего не получиться. Наконец мне надоело всё это, я плюнул и по его совету обратился вслух, будто он находился где-то рядом. Но, наверное, чуток перестарался. Эффект-то наступил сразу, моментально. Только получился не совсем таким, на какой я рассчитывал.
Страус, спокойно пасущийся рядом, практически у меня под боком, высоко подпрыгнул и громко захлопал крыльями от дикого испуга. Его голова с сильно выпученными глазами моментально оказалась возле моего носа, плавно покачиваясь на длинной и толстой, как хороший удав, шее. Теперь настал мой черёд подпрыгнуть от неожиданности, увидев его так близко, да ещё с шевелящимся пучком травы, торчащим из клюва, будто усы у бравого гусара. Он, замерев на мгновенье, громко икнул два раза подряд и принялся снова раскачивать головой и жевать. Я, досадуя на самого себя за испуг, в ответ передразнил его, икнув дуплетом. Он не понял шутки и опять задёргался в конвульсиях, но уже гораздо слабее, чем в первый раз. «Привыкает понемногу, такси пернатое, и я скоро привыкну!» – подумалось мне.
Так мы и сидели, замерев, и мучительно пытались осознать, что с нами сейчас приключилось. А когда во всём разобрались, то страус принялся смущённо и неумело успокаивать меня, чем только рассмешил. Наконец пришёл долгожданный ответ от деда, а когда я ему подробно и в красках обрисовал случившееся, то он, если так можно сказать, громко смеялся, но я бы назвал это другим, более ёмким выражением – ржал, как племенной жеребец. В общем, дед был вознаграждён за свои переживания сполна. Но впереди было ещё возвращение, и я небезосновательно подозревал, что и дед, и страус рассчитывают сегодня позабавиться надо мною всласть.
Мы ещё немного посидели на берегу, поговорив о том о сём, порой затрагивая очень животрепещущие темы. А закончились наши трогательные откровения тем, что он, чуть не всхлипывая, пожаловался мне проникновенно-доверительным тоном, что в последнее время несёт очень крупные яйца. И выдержал при этом театральную паузу, которая, видимо, должна была ещё больше усилить произведённое и без того неизгладимое впечатление. Я участливо посочувствовал и, как следует не подумав, попросил показать мне хотя бы одно, самое маленькое, чтобы иметь хоть какое-то представление. Правда, я сразу спохватился, но, пытаясь исправить ошибку и немного расслабить ошеломлённую птицу, и вовсе сморозил чушь: