Игра, которая по первоначальному замыслу называлась «Бей – беги – бросай – лови», стала любимейшей забавой сурикатов. На заднем дворе дома сооружались импровизированные «ворота», и сурикаты до самозабвения носились с мячом по расчерченной игровой площадке, набираясь мастерства в придуманной игре, пока обессиленные на валились на травяной газон где-нибудь в тенёчке под густыми кустами акаций. Когда же на улице хозяйничала холодная погода, то игры вынуждено проводились в большом холле дома, понятное дело, когда мама отсутствовала. Папа благосклонно отнёсся к новой игре в мяч, назвав её «сурикбол», и порою сам с мальчишеским азартом принимал в ней участие. Однажды зимой, посреди очередного матча, внезапно вернулась домой мама, как раз в момент фланговой атаки Просперо на «ворота» папы, которые тот, мечась от «штанги» к «штанге», пытался защитить. Мама быстро оценила ситуацию на площадке и, сбросив сапоги с пальто в прихожей, тут же окунулась в самую гущу игры со словами: «Прикрой ближний угол. Я встречаю», а затем мастерски выполнила подкат, чисто отобрав мяч у суриката. Игра завертелась куда как ещё веселей….
Вечером же, когда вся семья в столовой пила чай с миндальным печеньем, со смехом обсуждались в подробностях все яркие перипетии матча, закончившегося в итоге в ничью. Перед сном, правда, мама настоятельно попросила Ханни ограничиться для «сурикбола» только задним двором, а в холодную пору года найти в доме более респектабельное занятие. Папе же всё это было передано куда как в более ультимативной форме, но он никогда не обижался на маму. В такие моменты он только ей озорно подмигивал и согласительно говорил: «Как скажешь, одуванчик…. Я совсем не против…. Я только за…». Но с чем он соглашался, против чего он был совсем не против или, наоборот, за что он выступал – это было понятно только одному отцу. О чём он в этот момент действительно думал, не знала даже мама, поэтому она обещала тщательно проверять исполнение своих пожеланий, на что папа вновь с хитрой улыбкой соглашался, а мама в ответ смеялась, и тема обсуждения закрывалась.
Понятное дело, что Ханни согласилась ехать на лето гостить к бабушке, только при условии, что с ней также отправятся к бабуле и её питомцы. На что было получено «высочайшее соизволение», но со встречными требованием, что при этом «вредные зверушки не нарушат распорядка жизни в резиденции и вся ответственность за их пребывание в поместье ложиться на Ханни». Выслушав вердикт бабушки, нахмурив грозно, до смеха родителей, свои бровки, Ханни звонко хлопнула в ладошки, и со словами: «Так тому и быть», отправилась собирать вещи. Вдогонку ей мама, задумчиво улыбаясь, произнесла, ставшие со временем легендарные слова: «У нас действительно растёт вторая баронесса. Ох, и налетит же сталь на мрамор, и полетят искры во все стороны»…
Ханни заглянула поочередно в бельевые корзины, поправила подушечки и одеяла своих спящих питомцев, с интересом наблюдая за тем, какие же они разные даже во сне. Просперо спал на спине, замерев и вытянувшись буквально в струнку, скрестив передние лапы на груди без каких-либо эмоций – вылитый корсиканский баловень судьбы. Сирано же беспокойно вертелся, что-то повизгивая, ему наверняка снились яркие цветные сны, и порою, казалось, он был готов выпрыгнуть из корзины и убежать в события своего сновидения. По всей видимости, и во сне к нему приходили мечты…. Ханни улыбнулась, потрепала Сирано за ушами и направилась к своей кровати. С короткого разбега, сбросив на ходу тапочки, она с кувырком через голову впрыгнула в кровать, улеглась на правый бок, завернувшись в одеяло, и тут же уснула, успев пожелать себе не видеть больше во сне странного пингвина, говорящего бабушкиным голосом с менторским тоном…, по крайней мере, в эту ночь.