Напомню здесь читателю, что Сун Цзинь, несмотря на свою бедность, был все же выходцем из благородной семьи. Став теперь ближайшим помощником Фаня, мог ли он до того унизиться и опошлиться, чтобы быть заодно со слугами, *«прикрыть свой блеск мирской пылью»? Оскорбленные презрением к ним со стороны Сун Цзиня, слуги Фаня к тому же завидовали секретарю за его молодость и расторопность в работе.
Весь путь от уезда Кунынань Фань и его свита проделали водой. Когда они прибыли в *Ханчжоу и сошли на берег, слуги Фаня, желая настроить своего хозяина против Сун Цзиня, обратились к нему с такой речью:
— У вас здесь есть ничтожный слуга Сун Цзинь, который работает на господина, ведя счета и занимаясь перепиской. Следует его предупредить, чтобы он держал себя поскромней; он совершенно не знает правил приличия. Господин был очень неправ, обходясь с ним так ласково. Господин сажал его с собой за один стол, ел с ним одну пищу. Если это еще было возможно на джонке, за темной занавеской каюты, то теперь на суше, в больших гостиницах, господину следовало бы сохранить свое достоинство. Мы, мелкие людишки, посоветовавшись между собой, решили, что лучше всего заставить Сун Цзиня написать расписку, по которой он отдал бы себя в рабство нашему хозяину. Может быть, тогда он станет вести себя должным образом и, находясь в *ямыне при господине, не посмеет отступать от правил приличия и этикета.
Так как у молодого хозяина, как говорится, *«уши были сделаны из ваты», он поверил клевете. Позвал к себе в каюту Сун Цзиня и приказал ему тотчас же составить расписку.
Как мог Сун Цзинь написать такую вещь? Фань долго его принуждал к этому и в конце концов разозлился: приказал сорвать с него одежду и прогнать с джонки. Слуги набросились на Сун Цзиня, содрали с него все, что было возможно, и, оставив его в одном тонком халате, вытолкали на берег; Сун Цзинь долго не мог опомниться от ярости.
Когда Сун Цзинь увидел лошадей и повозки, снующие непрерывно взад и вперед в ожидании, пока начальник уезда сойдет на берег, он заплакал, закрыв лицо руками, и пошел прочь. Не было у него при себе ни денег, ни вещей, и он чувствовал нестерпимый голод. Сун Цзиню оставалось только уподобиться тем двум героям древних времен, о которых можно сказать:
Сун Цзинь днем ходил по улицам и просил подаяние, а ночью отдыхал в старом монастыре. Надо помнить, что Сунь Цзинь был благородного происхождения, поэтому, несмотря на свое жалкое существование, он по природе своей не мог уподобиться простым нищим-попрошайкам, которые, потеряв всякий стыд, унижаются и, как рабы, на коленях выпрашивают милостыню. Если Сун Цзиню удавалось что-нибудь получить, он был сыт, если ему не подавали — голоден. Так он и жил, кое-как перебиваясь. Вскоре он похудел, лицо его пожелтело, прежняя красота исчезла.
Действительно:
Стояли последние осенние дни. Западный ветер нагонял холод, полили проливные дожди. Сун Цзинь голодный, в лохмотьях сидел в заброшенном *храме Гуаньвана, который служил ему кровом. Несмотря на голод и холод, он не мог высунуть голову на улицу: с шести утра до самого полудня шел проливной дождь. Когда дождь прошел, Сун Цзинь, подтянув потуже пояс, вышел из храма. Не успел он пройти и нескольких шагов, как лицом к лицу столкнулся с человеком, в котором сразу узнал самого близкого друга своего отца — Лю Юцая. Стыдясь в виде *«господина из Цзяндуна» предстать перед знакомым человеком, Сун Цзинь притворился, что не узнал старика, и прошел мимо с низко опущенной головой. Лю Юцай, который сразу же узнал в нищем сына своего друга, остановил Сун Цзиня, схватив его за плечо:
— Эй ты, чинуша из семьи Сун! Почему у тебя такой вид?
— В таком жалком одеянии я не осмелился вас приветствовать, — сказал Сун Цзинь, вытирая льющиеся потоком слезы.
— Что же с тобой все-таки произошло? — повторил свой вопрос Юцай.
Тогда Сун Цзинь подробно рассказал о том, как несправедливо с ним поступил начальник уезда Фань.
— Ну как не пожалеть тебя, — сказал старик Лю, выслушав печальную историю Сун Цзиня. — Если ты будешь помогать мне на джонке, я позабочусь о том, чтобы ты жил в тепле и был сыт.
— Если вы возьмете меня к себе, — сказал Сун Цзинь, упав перед Лю на колени, — я снова обрету отца и мать.