Саньцяо все плакала, глаза ее распухли от слез. Мать, боясь, как бы дочь совсем не извелась, всячески утешала ее, потом отправилась на кухню согреть вина, надеясь хоть вином отвлечь ее от тяжелых мыслей.
Тем временем Саньцяо сидела у себя в комнате одна. Она все думала и думала и никак не могла понять, каким образом история с жемчужной рубашкой дошла до Сингэ. Не могла она также понять, что это за полотенце и шпилька. «Пожалуй, — наконец решила она, — сломанная шпилька означает разбитое счастье, а полотенце — намек на то, чтобы я повесилась. Во имя нашей былой супружеской любви он не пожелал об этом говорить прямо, хотел сберечь мою честь. Да, — продолжала она мысленно рассуждать, — четыре года любви и, увы, такой конец! В этом виновата я сама — пренебрегла чувствами мужа, изменила ему. Теперь, если я даже и останусь жить на свете, не видать мне счастливых дней. Действительно, уж лучше повеситься, по крайней мере со всем будет покончено». Придя к этой мысли, она снова расплакалась. И вот она взяла табуретку, положила на нее первое, что попалось под руку, чтобы стать повыше, и закинула на балку то самое полотенце — оставалось только сунуть голову в петлю. Но, видимо, не суждено было тому случиться. Дверь в комнату Саньцяо не была запертой, и как раз в этот момент ее мать вернулась из кухни, держа в руках чайник с подогретым вином. Увидев, что надумала дочь, она настолько растерялась, что бросилась к ней прямо с чайником в руках, обхватила дочь свободной рукой, пытаясь удержать ее, при этом задела за табуретку и опрокинула ее. Обе женщины повалились на пол. Тут же лежал чайник, из которого лилось вино. Поднявшись, мать стала поднимать дочь, приговаривая:
— Пришло ж тебе в голову этакое! Всего-то тебе каких-то двадцать лет — можно сказать, бутон, еще полностью не распустившийся! Как же ты решилась на подобную глупость?! — продолжала она. — Муж-то твой, может, еще и одумается. Ну а если даже и окончательно решил отказаться от тебя, так что?! Неужто тебя, такую красивую, никто другой не возьмет! Ничего, выйдешь еще замуж и будешь счастлива. Так что не расстраивайся, живи себе спокойно!
Когда Ван вернулся домой и узнал, что Саньцяо пыталась покончить с собой, он тоже сказал ей несколько слов в утешение, а жене наказал не спускать с дочери глаз.
Прошло какое-то время, предпринять Саньцяо ничего не могла и наконец оставила мысль о смерти. Поистине:
А теперь вернемся к Сингэ. После ухода тестя он связал Цинъюнь и Нуаньсюэ и стал допрашивать обеих служанок. Сначала они отпирались, но, когда он начал их бить, не выдержали и выложили все начистоту. Узнав, что историю с Даланом подстроила старуха Сюэ и что все это дело только ее рук, Сингэ на следующее же утро собрал десяток молодцов и направился с ними к ее дому. Там они разнесли у нее все в пух и прах, разве что только дом не сломали. Сама Сюэ, сознавая свою вину, заранее скрылась, и никто из людей не посмел сказать и слова в ее защиту.
Возвратясь к себе, он велел привести посредницу и продал ей обеих служанок. Каждый из шестнадцати сундуков с вещами и драгоценностями, — больших и малых, — которые стояли наверху в доме, он опечатал двумя полосами бумаги и больше к ним не прикасался. Почему? Да потому, что Сингэ очень любил жену, и хоть отказался от нее, но на душе у него было тяжело. Глядя на вещи, как известно, вспоминаешь человека. Так мог ли он раскрывать сундуки и заглядывать в них?
Теперь рассказ пойдет еще об одном человеке — о некоем У Цзе, *цзиньши из Нанкина. Получив назначение на должность начальника уезда Чаоянсянь в провинции Гуандун, он отправился туда водным путем и проезжал через область Сянъян. Жена у него осталась дома, и он решил подобрать себе молодую наложницу. На пути к месту службы он встречал немало молодых женщин, но ни одна не пришлась ему по душе. Как-то он прослышал о дочери старика Вана из Цзаояна: говорили, что она хороша собой и славится красотой на весь уезд. Он пригласил сваху и в качестве сговорного подарка дал ей пятьдесят ланов золота. Ван был этому рад, но, боясь, как бы его прежний зять не стал протестовать, сам пошел к Сингэ и рассказал ему о сватовстве. У того никаких возражений не было. В день свадьбы Саньцяо Сингэ нанял людей, которые перенесли все шестнадцать сундуков на джонку У Цзе. Опечатанные бумагой сундуки, до которых Сингэ так и не дотронулся, были отданы вместе с ключами к ним. Все это отдавалось Саньцяо в качестве приданого, и ей, конечно, было не по себе. Когда стало известно, как поступил Сингэ, одни хвалили его, говорили, что он великодушен; другие смеялись над ним, называли дураком; иные поносили его за бесхарактерность. Вот уж поистине, «сколько людей, столько и мнений»!
Но не будем отвлекаться и вернемся теперь к Далану.
Сбыв свой товар в Сучжоу, Далан приехал к себе домой, в Синьань, и все его мысли только и были что о Саньцяо. Утром ли, вечером ли, глядя на жемчужную рубашку, он постоянно вздыхал. Жена его, госпожа Пин, недоумевая, откуда взялась эта рубашка, и заподозрив что-то неладное, однажды, когда муж спал, тайком унесла ее и спрятала на чердаке. Утром Далан хотел надеть рубашку, ее не оказалось, и он стал требовать ее у жены. Та ни в чем не признавалась. Далан рассвирепел, перевернул вверх дном сундуки и короба, обшарил все углы и, нигде не найдя ее, набросился на жену с руганью. Госпожа Пин разрыдалась, началась перебранка, и они ссорились несколько дней подряд. В полном смятении чувств Далан наспех собрал деньги, взял с собой молодого слугу, сел на джонку и направился обратно в Сянъян. Случилось так, что, когда они подъезжали уже к самому Цзаояну, на джонку напала шайка разбойников. Лодку ограбили, все деньги, которые он вез с собой, украли, слугу убили. Далан благодаря своей сообразительности и ловкости успел спрятаться на корме за рулем и тем спас себе жизнь. Понимая, что домой ему теперь нельзя возвращаться, он решил, что поселится в прежней гостинице, свидится с Саньцяо, одолжит у нее какую-то сумму, а когда наладит дело, вернет свой долг. Тяжело вздохнув, он оставил джонку и сошел на берег.
Оказавшись за городом, Далан добрался до гостиницы и поведал хозяину, господину Люю, обо всем, что с ним приключилось. При этом он признался, что собирается попросить старуху Сюэ, которая торгует жемчугом, одолжить у одного его знакомого кое-какую сумму для дела.
— О, вы не знаете, — отвечал ему на это старик Люй. — Эта старуха совратила жену Цзян Сингэ, подстроила там грязное дело. В прошлом году, когда Сингэ вернулся из поездки, он стал требовать у жены какую-то «жемчужную рубашку». А жена, оказывается, подарила эту рубашку любовнику и ей нечего было сказать в свое оправдание. Сингэ тотчас же отказался от жены и отправил ее обратно к родным, а теперь она в качестве второй жены вышла за господина У Цзе из Нанкина. Сингэ разнес дом старухи Сюэ, да так, что целой черепицы на нем не осталось. Продолжать здесь жить старуха, конечно, не могла и переехала в соседний уезд.
Услышав такое, Далан был потрясен, словно холодной водой его окатили. Всю ночь его бросало то в жар, то в холод, и он заболел. Причиной болезни была удрученность и тоска по любимой, а также отчасти — переутомление и неожиданное потрясение. Более двух месяцев пролежал он в постели — слуге хозяина даже надоело за ним ухаживать. Доведенный до отчаяния, Далан собрался с духом и написал письмо домой. Пригласив хозяина, он попросил, чтобы тот при первой возможности переслал его письмо жене, и добавил, что просит в письме прислать ему денег на дорогу и приехать кого-нибудь из близких, чтобы присмотреть за ним в пути. Это было именно то, чего хотел сам хозяин гостиницы. В гостинице как раз очень кстати остановился посыльный, направлявшийся с документами в Хуэйнин. Расстояния он преодолевал быстро, пользуясь услугами водных и сухопутных почтовых станций, поэтому старик Люй передал ему письмо Далана, дал за него некоторую сумму посыльному и попросил, чтобы тот заодно доставил это послание по адресу. Известно, что