Хрономераза заморозила общество. Заморозила табели о рангах, социальные лифты, структуру Корпорации. Никто из начальства больше не уходит на пенсию, никто не страдает старческим слабоумием и не умирает от рака. Ничего удивительного, если думать об этом отвлеченно. Но ведь это чудовищно – полвека каждый рабочий день видеть перед собой морщинистую морду Петра Анатольевича Минца. Выслушивать его наставления. Проглатывать оскорбления и шуточки.
Как такое могло получиться? В какой момент все пошло не так? И почему раньше я никогда об этом не задумывался? Не замечал этого? Может, в этом и состоит работа психотерапевта – превратить вечную жизнь в летаргический сон. И все было так хорошо и правильно, но тут я взял и неожиданно проснулся. Осмотрелся вокруг. И увидел – я все так же служащий третьей категории.
Может, меня самого тоже пора уже сохранить? Как вот эту вот запись в самоуничтожающемся дневнике?
Меня зовут Константин Грановский. Мне семьдесят шесть полных лет. Это если считать с момента рождения. Забавная привычка, оставшаяся нам от простых смертных.
Но сегодня я вспомнил, сколько мне лет. Сегодня мне впервые за долгое время приснилась мама. Она стояла на балконе нашей старой квартиры, в светлом платье из льна, и солнце, не торопясь, перебирало длинные пряди волос на ее голове. Именно такой я и запомнил ее в тот июльский день. Через несколько мгновений она обернется, увидит меня, наклонится, чтобы поцеловать в лоб своего девятилетнего сына. И почти сразу после этого скажет нам с отцом «пока», выпорхнет из квартиры, звякнув ключами от «Вольво», отправится в торговый центр на распродажу. А я проснусь, заплаканный и обессиленный, снова и снова прокручивающий в голове тот день: ее отъезд, звонок из больницы, помертвевшее лицо отца, и свой крик – отчаянный, надтреснутый, неживой.
Столкновение ее автомобиля с грузовиком было настолько сильным, что маму хоронили в закрытом гробу. Спустя много лет, уже после того как отец добровольно отправился в Гетто, в квартире родителей я наткнулся на медицинское заключение о смерти мамы – ее травмы действительно были тяжелыми, но мозг почти не пострадал, а значит, сейчас бы ее могли спасти.
Могли спасти.
Ее могли спасти. Каждый раз, когда я думаю об этом, кровь начинает пульсировать в ушах и глаза щиплет от дымящейся нутряной кислоты.
Сейчас ее могли бы спасти. И отец бы тогда не подался в отступники. Не бросил бы мне в сердцах накануне переселения в Гетто: что мне делать с этим вашим несмертием? Бесконечно переживать ее смерть?
А мне? Что делать мне?
Мама, мама…
Никак не могу прийти в себя после того сна. Все думаю и думаю о нем. Думаю о маме. Вспоминаю первые недели после ее смерти. Выплаканную, ничем не заполняемую пустоту внутри. Навсегда поселившийся полумрак в квартире. И еще отца, который теперь часами неподвижно стоял у окна, разглядывал что-то на стене дома напротив. Высокий и широкоплечий, еще не оплывший от алкоголя. Который так и не смог его убить, как отец ни старался…
К середине дня мне стало настолько тошно, что я позвонил психотерапевту и записался на внеочередной прием.
Мой врач выглядел не на шутку обеспокоенным. Сказал, что у меня компрессионная разгерметизация воспоминаний о детстве. После стольких лет терапии этого не должно было произойти, но все-таки случилось. Предложил какой-то экспериментальный препарат, который поставит мне временную заглушку. Я спросил, что значит «экспериментальный». Экспериментальный – значит не до конца еще изученный, сказал психотерапевт. Есть риск полной потери памяти. Я подумал и отказался. Попросил чего-нибудь попроще, каких-нибудь седативных. Доктор выписал рецепт, и мы попрощались.
Сохраняю.
Ребенок тебе, значит, не по карману? Третья категория не позволяет купить лицензию на ребенка?
А на хрен он тебе вообще сдался, этот ребенок? Что это еще за вселенская глупость? Мы не знаем, что с уже живущими десятью миллиардами не- смертных делать. Ребенок…
Это все Ольга, это ее проблемы, не мои. И вообще, желание иметь детей давно пора отнести к разряду психических отклонений. И лечить соответствующим образом. Спасибо психотерапевту, седативные помогли. Я смогу, я прорвусь, вообще непонятно, как это могло произойти.
Еще одна таблетка седативного. И еще одна.
Сохраняю.
Сегодня утром позвонил Минц и поинтересовался, как я себя чувствую. Попросил завтра появиться на работе, пришел срочный запрос из центральной штаб-квартиры.