Катины глаза приняли форму блюдец. Она тут же пошла мыть руки.
– Э-э-эх, Сашка, ты даже имени ее не помнишь… – Лидия Львовна тепло и с какой-то печалью посмотрела на меня.
– Спасибо вам большое… простите, я не знал, что делать.
– Не переживай, я понимаю, ты же воспитанный мальчик, неудобно перед девушкой, она еще молоденькая, должна соблюдать приличия и по чужим квартирам не ходить.
– Имя я случайно забыл, честное слово.
– А что с Ксеней?
Как я уже сказал, я недавно расстался со своей девушкой. Мы встречались несколько лет и часто бывали в гостях, в том числе у Лидии Львовны.
– Ну, если честно, она меня бросила.
– Жаль, хорошая девушка, хотя я понимала, что все этим кончится.
– Почему? – Ксеню я любил и разрыв переживал достаточно тяжело.
– Понимаешь, ей не очень важны хорошие и даже уникальные качества, составляющие основу твоей личности, а принимать твои недостатки, которые являются обратной стороной этих качеств, – она не готова.
Честно скажу, я тогда не понял, о чем она говорит, и потом еще долго пытался изменить в людях какие-то черты характера, не сознавая, что именно они являются неотъемлемым приданым к восхищавшим меня добродетелям. Вдруг по лицу Лидии Львовны пробежала тревога:
– Сашенька, ты только с Сеней продолжай дружить, он хороший парень, добрый, но нет в нем ярости, а она должна быть у мужчины, хотя бы иногда. Я очень за него волнуюсь. Присмотришь за ним? У тебя все в жизни получится, а у него нет, пусть хоть друзья достойные рядом будут. Обещаешь?
Я впервые видел какую-то беспомощность во взгляде этой сильнейшей из всех знакомых мне женщин. Самая большая плата за счастье любить кого-то – это неизбежная боль от бессилия помочь. Рано или поздно это обязательно случается.
Катя вернулась из ванной комнаты, мы выпили крепко заваренного чая, поговорили о чем-то и ушли. Через неделю Лидия Львовна умерла во сне. Сеня так и не успел к ней заехать, потому что мы опять куда-то умотали на выходные.
Месяца через два мы поехали с ним в Москву. «Красная стрела», купе, целое приключение для двух оболтусов. В нашу келью заглянул буфетчик, и я попросил к водке, припасенной заранее, томатного сока. Открыл, налил полный стакан и взглянул на Сеню. Он смотрел на мой сок и плакал. Ну, точнее, слезы остановились прямо на краю глаз и вот-вот должны были «прорвать плотину».
– Сенька, что случилось?
– Бабушка. Она всегда просила покупать ей томатный сок.
Сеня отвернулся, потому что мальчики не плачут при мальчиках.
Через несколько минут, когда он вновь посмотрел на меня, это уже был другой Сеня. Совсем другой. Старее и старше. Светлый, но уже не такой яркий. Его лицо было похоже на песок, который только что окатила волна. Бабушка ушла, и он наконец в это поверил, как и в то, что больше никто и никогда не будет любить его так.
Тогда я понял, что, когда умирает близкий человек, мы в одну секунду испытываем боль, равную всему теплу, какое получили от него за бесчисленные мгновения жизни рядом. Некие космические весы выравниваются. И Бог, и физики спокойны.
Юлия Мамышева
Как я не стал милонгеро
Если на улице Каминито обогнуть толпу туристов, которые фотографируются с танцорами танго за пять долларов, а потом быстро пройти мимо профессиональных попрошаек, норовящих схватить вас грязными пальцами за рукав («уна монедита!»), то вы выйдете на улицу генерала Хосе Гарибальди. Здесь нужно дотащиться до магазина зеркал, затем повернуть налево – и вы увидите те самые трущобы, куда экскурсоводы не советуют ходить приезжим. Это старый Буэнос – район Ла Бока, с его пошарпанными двухэтажными домишками, расписанными граффити. Теперь поворачивайте в небольшой проулок и идите до улицы Ирала. Вы почти на месте. Осталось свернуть в обшарпанную арку и попасть во внутренний дворик, зажатый серыми низкими хибарами. В одной из них живет сеньор Чема [2], к которому я так спешу.
Мне двенадцать. Иногда я специально иду другой, более длинной дорогой, чтобы увидеть, как сушит на балконе свои черные кружевные трусики «бесстыжая» сеньора Андреа. Но сегодня не такой день – я опаздываю.