Валерий Алексеев
Удивительные очки
Тетка из Ленинграда, гостившая у нас неделю, подарила мне три рубля. Это была необыкновенно интеллигентная тетка: в жизни я не видел таких интеллигентных людей. Она ужасно боялась нас стеснить, вставала в шесть часов утра, тихонько одевалась, вышмыгивала из квартиры и исчезала часов до одиннадцати вечера. Не завтракала, не обедала, не ужинала за нашим столом и вообще старалась как можно меньше попадаться нам на глаза. Мама обижалась, ей казалось, что тетка нами брезгует, а отец был спокоен. «У них в Ленинграде все такие», — повторял он. Я в жизни не был в Ленинграде и с трудом представлял себе город, где люди не толкаются, не гуляют по улицам вразвалочку, оглядывая проходящих, а проскальзывают и пропадают. Тетка оправдывалась, что у нее в Москве куча знакомых и всем им надо нанести визит, а сама целыми днями просиживала в скверике у почты с книжечкой а руках, отлучаясь только затем, чтобы занять очередь в кафе-молочную. Благо погода стояла хорошая — конец сентября. Я сам наблюдал за ней, но она делала вид, что меня не замечает, — из деликатности, конечно. Я никому не стал рассказывать об этом: у каждого свои странности — и, должно быть, правильно оценив мое молчание, она и подарила мне три рубля. Сделала она это тоже очень деликатно и незаметно: сунула на ходу бумажку в карман моих брюк и, хихикая, исчезла, как будто взятку дала. Я поразмыслил немного, имею ли я право на эти деньги, и решил, что имею: возвращать их было глупо, а отдать родителям — они бы пришли в негодование. Поэтому в один прекрасный вечер, справившись с мытьем тарелок, я вышел на улицу и пошел вдоль трамвайной линии, размышляя, что бы такое купить.
Улица у нас глухая: ни магазинов, ни кино, — и поэтому я очень обрадовался, когда увидел на углу новый киоск. Новый в том смысле, что его на этом месте не было по крайней мере до вчерашнего вечера. И стоял он на самом краю тротуара, даже чуть-чуть покосившись, как будто бы его только сгрузили. Киоск был расписан, как расписывают деревянные ложки, и на его фасаде над окошечком висела табличка «Предметы». Я понял так, что предметы — чего-нибудь, например, домашнего обихода, и обошел киоск кругом, чтобы дочитать до конца. Но на каждой из восьми стенок висела одна и та же табличка «Предметы». Это меня удивило, удивило и то, что место для киоска было выбрано неудачное: тротуар на углу был слишком узок, и, чтобы пройти мимо киоска, надо было протискиваться между ним и стеной. Я обошел еще раз, при этом я чувствовал, что из окошечка зорко на меня смотрели, потом подошел и сказал вовнутрь:
— Простите, а чем вы торгуете?
Внутри что-то зашевелилось в темноте, из окошечка высунулась узкая бледно-розовая рука и положила на крохотный лоточек связку противосолнечных очков. Очки были кустарные: стекла из толстого желтого плексигласа, а дужки обмотаны тонкой красной проволокой, — но выглядели они совсем неплохо и даже оригинально.
«Артель какая-нибудь трудится», — подумал я и стал вертеть в руках одни очки за другими. Работа была грубоватая, стекла болтались, и витки проволоки местами были положены неровно.
— А другого у вас ничего нет? — спросил я вежливо.
Внутри киоска то ли хмыкнули, то ли фыркнули, и рука убрала очки.
— Покажите мне, какие у вас есть зажигалки, — сказал я без особой уверенности, потому что все стенки киоска были глухие, деревянные, без стекол, и я не знал, продаются здесь зажигалки или нет.
Внутри киоска — ни звука.
Это мне показалось странно, и я огляделся. Мимо шли редкие, как обычно на нашей улице, прохожие. Они протискивались мимо киоска, не выражая никакого недовольства. Женщина с коляской рассеянно взглянула на киоск, на меня и, развернув коляску, объехала нас по мостовой, как объезжают большое, но неинтересное препятствие.
Во мне заговорило упрямство. «Что же это такое, — подумал я, — какие-то кустари — и ответить не могут по-человечески? Поставили киоск на самом ходу, разбойники».
Я нагнулся, заглянул в окошечко — и сердце мое екнуло. То есть ничего особенно страшного я не увидел, а если честно — не увидел вовсе ничего: темный контур фигуры с втянутой в плечи головой и взгляд. Мне не хотелось бы, чтоб на меня еще раз так посмотрели.
— Ладно, — сказал я быстро, — беру очки. Сколько?
Розовая рука положила на лоточек одни очки и, ловко забрав у меня три рубля, пропала. Я постоял немного, подождал сдачи, потом, пересилив страх, нагнулся, чтобы заглянуть еще раз, но окошечко захлопнулось у меня перед носом. Киоск стоял передо мной глухой, как разрисованный пень.