«О чем может так долго и с таким пылом разглагольствовать этот проклятый пастор?», г,
В ту минуту, когда им показалось, что проповедь подходит к концу, все началось сначала.
— Это просто невозможно! О чем он говорит, Жюэль? — возмутился дядюшка Антифер, вызвав дружное шиканье слушателей.
— Я скажу вам потом, дядя.
— Если бы этот невыносимый болтун только подозревал, какие я принес ему новости, он бы живо сошел с кафедры, чтобы с нами побеседовать!
— Гм!… Гм!…— произнес Жюэль таким странным тоном, что дядюшка Антифер грозно нахмурился.
Однако все на свете кончается, даже проповедь пастора Свободной шотландской церкви. Преподобный Тиркомель дошел до заключительной части своей вдохновенной речи. Его дыхание стало прерывистым, жесты — беспорядочными, метафоры — более смелыми, предостережения — более грозными. И наконец, как удар дубины, обрушился на аудиторию его последний сокрушительный выпад против обладателей презренного металла, сопровождавшийся категорическим повелением — бросить золото в раскаленную печь, дабы не угодить самим в адское пекло на том свете! Затем в порыве крайнего возбуждения, сделав намек на название церкви, под сводами которой гулко перекатывались его речи, он воскликнул:
— И подобно тому как в прежние времена на этом месте было судилище, где пробивали гвоздями уши лукавым нотариусам и другим нечестивцам, так и в день последнего суда вас будут судить без всякого милосердия, и под тяжестью вашего золота чаша весов опустится в бездны ада!…
Закончив проповедь такой страшной угрозой, преподобный Тиркомель сделал прощальный и одновременно благословляющий жест, после чего мгновенно исчез.
Дядюшка Антифер, Замбуко и Саук решили ждать его у выхода из церкви, перехватить на ходу и получить нужные сведения тут же, на месте. Да и могли ли они выдержать до утра, прождать еще семь или восемь часов?… Вынести муки любопытства, которые терзали бы их в продолжение всей ночи? Нет, они бросились к центральному выходу на паперть [432], бесцеремонно расталкивая верующих, возмущенных грубостью, особенно неприличной в подобном месте!
Жильдас Трегомен, Жюэль и нотариус следовали за ними спокойно и чинно. Но, видно, преподобный Тиркомель, желая ускользнуть от неизбежной овации — единственного, впрочем, результата его проповеди о презрении к земным богатствам,— вышел из бокового придела церкви Престола Господня.
Тщетно Пьер-Серван-Мало и его спутники ждали Тиркомеля на паперти, искали в толпе прихожан, спрашивали о нем то того, то другого… Проповедник оставил в толпе не больший след, чем рыба в воде или птица — в воздухе.
Все были раздражены и раздосадованы: казалось, какой-то злой дух вырвал у них внезапно желанную добычу!
— Ну что ж!… Семнадцать, Норс-Бридж-стрит! — решил дядюшка Антифер.
— Но, дядя…
— И прежде чем он ляжет спать, мы сумеем вырвать у него…— добавил банкир.
— Но, господин Замбуко…
— Без возражений, Жюэль!
— Хорошо. Одно только замечание, дядя!
— По поводу чего? — повысил голос дядюшка Антифер, задыхаясь от гнева.
— По поводу проповеди этого Тиркомеля.
— А какое нам до нее дело?
— Очень большое, дядя.
— Ты что, смеешься, Жюэль?
— Напротив, дядя, это очень серьезно и, добавлю даже, очень неприятно для вас!
— Для меня?
— Да… Так слушайте!
И Жюэль обрисовал в нескольких словах позицию преподобного Тиркомеля, объяснил, какая мысль проходила через всю его бесконечную проповедь, и, наконец, высказал убеждение, что все миллиарды мира покоились бы уже давно на дне океана, если бы только это зависело от Тиркомеля!
Банкир был сражен, Саук — тоже, хотя ему и приходилось притворяться, что ничего не понимает. Даже Жильдас Трегомен скорчил кислую гримасу. Да, надо сознаться, здоровый кирпич свалился им на голову!
Но дядюшка Антифер не обнаружил никакой растерянности. Он ответил Жюэлю довольно ехидно:
— Глупец… глупец… глупец!… Кто проповедует такие вещи, у того нет в кармане ни одного су!… Покажи ему только тридцать миллионов — его долю, и ты увидишь, захочет ли он их утопить!
Безусловно, этот ответ свидетельствовал о глубоком знании человеческой души!…
Но как бы то ни было, решили отказаться от намерения посетить преподобного Тиркомеля в этот вечер в его доме на Норс-Бридж-стрит.
Шестеро в обычном порядке проследовали в «Королевский отель».
Глава двенадцатая,
из которой видно, что нелегко заставить пастора говорить, если он решил молчать
Дом преподобного Тиркомеля расположен в квартале Кенонгет, на самой известной улице старого города, «Старой коптилки», как называют его в старинных рукописях. Здание примыкало к дому Джона Нокса [433], а окна в доме Нокса в середине XVI века частенько открывались, когда знаменитый шотландский реформатор обращался с воззваниями к толпе. Это близкое соседство очень нравилось преподобному Тиркомелю. Он тоже стремился проводить в жизнь свои реформы. Правда, он произносил проповеди не из окна, но на то была особая причина.
Дело в том, что окно его комнаты не выходило на улицу. Оно выходило на северную сторону, на овраг, ныне изборожденный рельсами и превращенный в общественный сад. С фасада окно находилось бы на уровне третьего этажа, а со стороны оврага из-за понижения рельефа — на уровне восьмого. А можно ли проповедовать с такой высоты?
В общем, дом был мрачный и неуютный, окруженный узкими, грязными переулками, где даже воздух заражен миазмами [434]. С давних пор эта часть города именуется «Ловушка». Такие кварталы прилегают к исторической центральной магистрали Кенонгет, которая тянется под разными названиями от замка Холируд до Эдинбургского замка, одной из четырех крепостей Шотландии, обязанных, по союзному договору [435], всегда сохранять готовность к обороне.
И вот на следующее утро, то есть двадцать шестого июня, как раз в момент, когда на соседней церкви раздался последний, восьмой удар колокола, перед дверью упомянутого дома остановились дядюшка Антифер, банкир Замбуко и сопровождавший их Жюэль. Бен-Омар не получил приглашения присоединиться — его присутствие при первом свидании не считалось необходимым, а следовательно, и Саук, к большой его досаде, тоже не попал в число визитеров. Если пастор откроет французу тайну широты, а Саук не будет ее знать, то он не сможет опередить малуинца в поисках сокровищ.
Трегомен тоже остался в отеле. Дожидаясь своих спутников, он развлекался созерцанием красот улицы Принца и вычурного великолепия памятника Вальтеру Скотту [436].
Жюэль, конечно, не мог отказаться сопровождать своего дядю, хотя бы потому, что был нужен ему в качестве переводчика. Да, кроме того, ему и самому не терпелось узнать, где находится новый островок и не заставит ли их на этот раз фантазия Камильк-паши прогуляться по морям Нового Света.
А Саук, узнав, что визит к Тиркомелю состоится без него, впал в сильнейший гнев и, как обычно, обрушил свою ярость на Бен-Омара. После ухода сонаследников он осыпал несчастного нотариуса грубыми ругательствами и страшными угрозами.
— Это ты виноват! — кричал Саук, опрокидывая стулья.— У меня так и чешутся руки дать тебе палкой по голове за твою глупость…
— Ваша светлость, я сделал все, что мог…
[432]Паперть — площадка перед входом в церковь.