— Надейся, дитя мое… верь… они вернутся! — неизменно отвечала бретонка.— Конечно, лучше бы им не уезжать…
— Да,— соглашалась Эногат,— особенно в то время, когда я должна была стать женой Жюэля!
Заметим кстати, что отъезд дядюшки Антифера произвел в городе огромное впечатление. Все привыкли видеть его ежедневно разгуливающим с трубкой в зубах по улицам, вдоль набережной Силлон, по крепостному валу. А за ним — Жильдаса Трегомена, всегда в помятом сюртуке, всегда с выгнутыми колесом ногами, все с тем же орлиным носом и с тем же добрым, милым, невозмутимо-спокойным лицом!
И Жюэля, молодого капитана дальнего плавания, его родной город любил не меньше, чем любила Эногат, или, лучше сказать, как мать любит своего сына. Он тоже уехал незадолго до того, как его должны были назначить помощником капитана на прекрасное трехмачтовое судно торгового дома «Байиф и К°».
Где теперь они, эти трое? Никто об этом не имел ни малейшего понятия. Известно лишь то, что «Стирсмен» доставил их в Порт-Саид. Только Эногат и Нанон знали, что путешественники должны спуститься по Красному морю и дойти почти до северных границ Индийского океана. Дядюшка Антифер поступил вполне благоразумно, не выдав своей тайны никому, поскольку не хотел, чтобы Бен-Омар хоть что-нибудь выведал относительно расположения знаменитого острова.
Тем не менее если никто не знал маршрута, то всем были известны планы дядюшки Антифера, слишком хвастливого, слишком болтливого, слишком общительного, чтобы умолчать об этом. И в Сен-Мало, и в Сен-Серване, и в Динаре — всюду повторяли историю Камильк-паши, рассказывали о письме, полученном Томасом Антифером, о прибытии обещанного в этом письме вестника, об установлении долготы и широты острова и о баснословных ста миллионах — даже ста миллиардах, как утверждали наиболее осведомленные. С каким нетерпением поэтому весь город ожидал новостей и возвращения капитана каботажного плавания, внезапно превратившегося в набоба, обладателя несметного количества алмазов и драгоценных камней!
Эногат не мечтала ни о каких сокровищах. Только бы они вернулись, ее жених, ее дядя и ее друг,— пусть даже с пустыми карманами! Она будет счастлива, она возблагодарит Бога, и ее глубокая печаль сменится безграничной радостью!
Разумеется, молодая девушка получала вести от Жюэля. В первом письме, из Суэца, он подробно рассказывал, как протекало их путешествие, писал о душевном состоянии дяди, о его возрастающей раздражительности, о приеме, оказанном дядюшкой Бен-Омару и его клерку.
Во втором письме, из Маската, описывались перипетии[290] плавания по Индийскому океану до столицы имамата, говорилось, до какой крайней степени возбуждения, близкого к помешательству, дошел дядюшка Антифер, а также сообщалось о предстоящей поездке в Сохор.
Легко себе представить, с какой жадностью Эногат проглатывала письма Жюэля. Молодой человек не ограничивался рассказами о путешествии и о душевном состоянии дяди, он изливал девушке свою печаль жениха, разлученного с невестой накануне свадьбы; но, несмотря на то, что их разделяло такое громадное расстояние, он надеялся скоро увидеть ее и вырвать согласие у дяди даже в том случае, если тот вернется миллионером! Эногат и Нанон читали и перечитывали письма, на которые не могли ответить, так как были лишены и такого утешения. Поэтому они строили разные предположения, рождавшиеся у них под влиянием рассказов Жюэля, отсчитывали по пальцам дни, которые путешественники, по их мнению, должны еще провести в далеких морях, зачеркивали число за числом в настенном календаре и, наконец, получив последнее письмо, загорелись надеждой, что скоро начнется вторая половина путешествия — возвращение домой.
Третье письмо пришло двадцать девятого апреля, два месяца спустя после отъезда Жюэля. Сердце Эногат забилось от радости, когда она увидела на конверте штемпель Тунисского регентства[291]. Значит, путешественники покинули Маскат… они уже в европейских водах… они возвращаются во Францию… Сколько понадобится им времени, чтобы доехать до Марселя? Не более трех дней! А оттуда экспрессом до Сен-Мало, не более двадцати шести часов!
Мать с дочерью сидели в одной из комнат нижнего этажа, заперев дверь после ухода почтальона. Никто им теперь не помешает отдаться своим чувствам.
Вытерев мокрые от слез глаза, Эногат вскрыла конверт, вынула письмо и стала его читать громко, отчеканивая каждую фразу:
«ТУНИССКОЕ РЕГЕНТСТВО. ЛА-ГУЛЕТТ
22 апреля 1862 года
Моя дорогая Эногат!
Шлю поцелуй — прежде всего твоей матери, затем тебе. Но как далеко еще мы находимся друг от друга, и когда же кончится это бесконечное путешествие?!
Я писал тебе уже два раза, и ты, наверное, получила мои письма. Это письмо — третье, наиболее важное, так как ты узнаешь из него, что дело о наследстве обернулось самым неожиданным образом, к величайшему огорчению моего дяди…»
Эногат радостно захлопала в ладоши:
— Мама, они ничего не нашли, и мне не придется выходить замуж за принца!…
— Продолжай, девочка,— сказала Нанон.
Эногат стала читать дальше:
«…и вот с большой грустью должен тебе сообщить, что мы вынуждены продолжать наши поиски далеко… очень далеко…»
Письмо в руках Эногат задрожало.
— Продолжать поиски… очень далеко!— повторила она.— Теперь-то уж они, мама, не вернутся… они не вернутся!…
— Мужайся, моя девочка, читай дальше.
Эногат с полными слез глазами стала читать снова. В общих чертах Жюэль рассказал о том, что произошло на острове в Оманском заливе, как вместо сокровищ в указанном месте обнаружили только документ и в этом документе сообщалась новая долгота. Далее Жюэль писал:
«Вообрази, моя дорогая Эногат, отчаяние дяди, гнев, который его охватил, а также мое разочарование — не потому что мы не нашли сокровищ, а потому, что наш отъезд в Сен-Мало, мое возвращение к тебе откладывается! Я думал, что мое сердце разорвется…»
У Эногат при этом известии тоже забилось сердце, она понимала страдания Жюэля.
— Бедный Жюэль! — прошептала девушка.
— И ты, моя бедняжка! — сказала мать.— Продолжай, дочь моя!
Прерывающимся от волнения голосом Эногат продолжала:
«Камильк-паша предписал сообщить об этой новой проклятой долготе некоему Замбуко, банкиру из Туниса, которому, в свою очередь, известна широта, вторая широта. Очевидно, сокровища зарыты на другом острове. По-видимому, наш паша в долгу перед этим человеком, и тот когда-то, так же как и наш дедушка Антифер, оказал ему большую услугу. Поэтому египтянину пришлось разделить свои сокровища между двумя наследниками, что, конечно, уменьшает долю каждого наполовину. Отсюда невероятный гнев — чей, ты знаешь сама! Всего лишь пятьдесят миллионов вместо ста!… О, я бы предпочел, чтобы этот великодушный египтянин оставил только сто тысяч, и тогда дядюшка, унаследовав сравнительно скромное состояние, перестал бы чинить препятствия нашему браку!»
И Эногат произнесла:
— Разве деньги так уж важны, когда двое любят друг друга!
— Нет, они даже мешают! — убежденно ответила Нанон.— Продолжай, дорогая!
Эногат повиновалась.
«…Когда наш дядя начал читать этот документ, он был так ошеломлен, что чуть не произнес вслух цифры новой долготы и адрес того, с кем должен встретиться, чтобы окончательно установить положение острова. К счастью, он вовремя удержался.
Наш друг Трегомен, с которым мы часто о тебе говорим, моя дорогая Эногат, скорчил ужасную гримасу, узнав, что речь идет о поисках другого острова. «Скажи, мой мальчик,— сказал он мне,— он смеется над нами, что ли, этот паши-пашон-паша? Не собирается ли он отправить нас на край света?»
А вдруг и в самом деле это будет где-нибудь на краю света? Вот чего мы не знаем даже и сейчас, когда я пишу тебе это письмо.
Дело в том, что дядя не доверяет Бен-Омару и потому держит в секрете содержащиеся в документе сведения. С тех пор как этот плут нотариус пытался вытянуть из него в Сен-Мало его тайну, дядюшка подозревает его во всяких кознях. Возможно, что он не ошибается, и, говоря откровенно, клерк Назим кажется мне не менее подозрительным, чем его шеф. Ни мне, ни Трегомену не нравится этот Назим с его свирепой физиономией и мрачным взглядом!
[290] Перипетии — внезапные перемены в жизни, неожиданные осложнения, сложные обстоятельства.
[291] С 1574 года Тунис был вассальным государством Оттоманской империи, и тунисский бей (наследственный правитель страны) подчинялся турецкому султану. Отсюда название страны — регентство Тунис. С 1881 года Тунис — протекторат Франции. В 1956 году был подписан протокол о предоставлении Тунису национальной независимости.