Сегодня еще никто не имеет начертания зверя. Бог не позволит, чтобы кто-нибудь получил его до тех пор, пока окончательно не станет ясно, что решается в этой борьбе, и пока каждый человек не начнет полностью сознавать, что он делает. Однако когда суть противоборства окончательно прояснится, и человек поймет всю решительность и необратимость своего шага, тогда — если он сознательно решит подчиниться заповеди человеческой вместо Божьей, если уступит принуждению и пойдет на компромисс, когда дела для него начнут складываться плохо, — тогда он сам своими действиями запечатлеет на себе начертание, которое будет свидетельствовать о том, что он перестал быть верным своему Богу. Да, начертание будет. Оно будет на его челе, если он поверит пропагандистским наущениям сатаны, или на руке, если, зная, что вся эта пропаганда — просто ложь, он все равно не станет бороться с ней, не выдержав давления и насмешек толпы. Начертание будет незримым, но ангелы увидят его, увидят и поймут, кому на самом деле предан этот человек.
Однако что можно сказать о печати Божьей? Даже теперь наше отношение к Божьим заповедям может решить нашу судьбу, однако пока оно еще не стало столь решающим, каким ему предстоит стать в будущем. Еще слишком многие люди своим внешним поведением показывают, что они верны Божьим заповедям, и в том числе заповеди о субботе, но их преданность исчезает при первых грозовых тучах. Когда пророчества 13-й главы Откровения станут реальностью, когда быть послушным Богу станет опасно, тогда поверхностный и лицемерный человек начнет вести себя по-другому. Те же, кто не утратит веру, кто сохранит ее, даже если речь зайдет о жизни и смерти, засвидетельствуют Богу, что им можно доверить бесконечную жизнь. Печать Бога будет у них на челе, но ее никогда не будет на руке, потому что Бог принимает только то поклонение, которое исходит от сердца и ума. Что же касается сатаны, то ему все равно, как ему поклоняются, и если это не делают свободно, он с радостью принимает и то, что заставили делать силой.
Итак, с одной стороны, начертание или печать Бога, а с другой — начертание врага; с одной стороны, заповедь, основывающаяся только на Божественном авторитете, а с другой — повеление, в основе которого авторитет человеческий. И этот выбор нам очень скоро предстоит сделать!
Но, быть может, это все наши догадки? Можно ли сказать, что кто-то на самом деле пытается изменить Закон Божий? Правда ли, что вызов, брошенный Божественному авторитету, готов со всей очевидностью заявить о себе и вспыхнуть, словно пожар? Да. Это предсказал Даниил, об этом говорил апостол Павел, и это прекрасно показано в Книге Откровение. Сила, которую символизирует зверь, не скрывает этого и, по сути дела, говорит: «Да, мы сделали это, и мы этим гордимся. Мы рассматриваем это как знак нашей власти».
Мы быстро приближаемся к тому дню, когда надо будет сделать окончательный выбор, и мы готовимся к нему, следуя нашим не слишком важным решениям и тому, на первый взгляд, несущественному выбору, который мы совершаем в повседневной жизни. Если даже в этих непринципиальных ситуациях мы привыкли идти по легкому, проторенному пути, вполне возможно, что, оказавшись в критическом положении, мы сделаем то же самое, чтобы не отстать от толпы.
Мы не сможем избавиться и от некоторого удивления, когда увидим, кто на самом деле силен, а кто слаб. Кто-то из тех, кто казался сильным, окажется жалким и слабым, а тот, кого мы, наоборот, считали жалким и немощным, станет мужественным, как Давид, и навсегда будет отмечен как Божий друг.
Профессор Вайс — назовем его так — не был таким другом, и все пятьдесят человек, которые у него учились, знали об этом. Он собрал студентов в сентябре и сказал: «В течение этого семестра все, кто захочет заниматься данным разделом антропологии, узнает истину. В процессе ее постижения вы увидите, что все ваши убеждения, касающиеся Бога и религии в целом, будут разрушены». В последующие недели профессор не упускал случая покритиковать религию и посмеяться над ней.
Перед рождественскими каникулами все студенты в последний раз собрались вместе, и доктор Вайс прочел свою ежегодную лекцию, в которой «доказывал», что молитва — это заблуждение. Он выступал с этой лекцией уже десять лет, но когда читал ее впервые, она прошла так хорошо и вызвала такое шумное веселье, что он решил читать ее ежегодно. И вот, как всегда, завершив ее тоном, не лишенным издевки, профессор встал. Он был одет как всегда по такому случаю: джинсы, теннисные тапочки и рубашка с надписью: «Иисус придет снова, и скажу тебе, парень, что Он сердит».
Внимательно оглядев аудиторию, заполненную студентами, он с вызовом спросил: «После того, как вы целый семестр занимались у меня, найдется ли здесь кто-нибудь, кто еще верит в эту смешную религию?»
Подойдя к столу, Вайс остановился, торжествующе посмотрел на собравшихся и поднял правую руку, в которой держал новый кусок мела. Пол в аудитории был бетонный. Студенты не отрываясь смотрели на профессора. Воцарилась полная тишина. Вайс с язвительной насмешкой продолжал словесную атаку, содержание которой уже давно выучил наизусть: «Если здесь еще есть кто-нибудь, кто верит в религию и так называемую силу молитвы, пусть встанет и помолится. Пусть помолится, чтобы этот мел не раскололся, когда я брошу его на пол… Я говорю вам и этой так называемой силе, что ни ваша молитва, ни ваша религия, ни даже так называемый Господь Бог не сделают ничего, чтобы этот мел не раскололся, когда я брошу его. Докажите мне, что я не прав!»
В правом углу аудитории послышалось легкое движение. Все обернулись и увидели, что парень, которого звали Дэвид, поднялся и пошел по проходу. Остановившись прямо напротив своего наставника, он ясно и спокойно сказал: «Доктор Вайс, я сделаю это».
«Как вам это нравится? — спросил профессор, обращаясь к аудитории. — Перед вами стоит настоящий, живой человек, который верит в явную глупость, что Бог ответит на его молитву. Я правильно говорю?»
«Да, сэр. Я знаю, что Бог ответит на нее», — твердо заявил Дэвид.
«Как вам это нравится? — повторил профессор. — Вот что, молодой человек: чтобы вы все правильно поняли, объясню еще раз, что я собираюсь сделать».
Затем он снова начал говорить, что бросит на пол мел, что тот разлетится на куски и что никакая сила во вселенной не сможет этому помешать.
«Ну-с, молодой человек, вы все-таки решили молиться?» — с упреком спросил он.
«Да, профессор, решил», — так же твердо ответил Дэвид.
Профессор ликовал, злорадно предвкушая победу.
«Ну что ж, так тому и быть. Прошу всех собравшихся почтительно помолчать, пока этот парень помолится». Сарказм слышался в каждом его слове. Затем, повернувшись к Дэвиду, Вайс спросил: «Ну, вы готовы?»
«Профессор, — произнес Дэвид, — я готовился к этому моменту всю свою жизнь».
«Ну что ж, прекрасно. Когда вы будете молиться, мы умолкнем и склоним головы». Никогда еще в словах Вайса не было столько насмешки и иронии.
Затаив дыхание, все пятьдесят человек не отрываясь смотрели на Давида, а тот просто поднял голову к небу и помолился:
«Господи, я знаю, что Ты есть, и молюсь во имя и к славе Сына Твоего Иисуса. Молюсь и о себе, доверившемся Тебе всем своим сердцем. Если хочешь, сделай так, чтобы этот мел не раскололся. Аминь».
Насмешливая улыбка еще играла на губах профессора. «Это все?» — спросил он.
«Все», — выдохнул Дэвид.
Подняв мел над головой, доктор Вайс вызывающе помедлил и затем бросил его. Но в этот день случилось чудо: падая, мел скользнул по джинсам профессора, ударился о парусиновые туфли и с глухим стуком покатился по бетонному полу — даже не треснув!
На какой-то миг воцарилась звенящая тишина, затем кто-то безудержно расхохотался, смех подхватили — и вот уже вся аудитория до слез хохочет над покрасневшим от стыда профессором. «Молодец, Давид!» — во весь голос кричит кто-то с задних рядов. Давид оборачивается и улыбается — тихой, смиренной улыбкой, показывает пальцем вверх, и все понимают — даже профессор!
Студент Давид не был таким сильным и мускулистым, как тот юноша, который, еще до того как стать царем, пас овец и одолел льва, медведя и великана. Он был тонок, немного сухопар, и казалось, что легкий ветерок может свалить его с ног. Но этот слабый Давид решил: нельзя молчать, если Богу брошен вызов. Надо было ответить атому современному Голиафу — ведь, в конце концов, недаром же его звали Дэвид!