— Гнездо чует, — поясняет Подгурский. — Полоз — охотник до птичьих яиц и птенцов. А что там мелькнуло в стороне? Никак непальская куница.
Шедший впереди Подгурский остановился, подав рукой знак молчания. Вскоре я понял причину его настороженности: в нескольких десятках метров от нас под перистолистным маньчжурским орехом стояла самка изюбра с теленком, черными выпуклыми глазами всматриваясь в пришельцев. Своим телом она прикрывала детеныша, видимо, соображая, в какую сторону ей броситься. Мы разглядывали ланку несколько минут, прежде чем она решилась на первый прыжок, беззвучно исчезнув в зеленой густой заросли лещины. Подгурский был нескрываемо рад, что сумел так близко подойти к сторожким оленям.
Подъем становился все круче и круче. По опушкам росла амурская сирень, усыпанная белыми гроздями душистых цветов, ярко выделяющихся на фоне елового лапника. Травы на лужайках были густы и разнообразны. Особенной высотой отличались какалия копьевидная — самая высокая трава Приамурья и дудник с белыми зонтичными соцветиями на верхушках. Пышные альпийские лужайки сменялись каменными россыпями, среди которых сновали сеноставки — мелкие грызуны из семейства заячьих. На одной из полян у самой вершины сопки с заболоченной почвой мы обнаружили дикую свинью с выводком маленьких полосатых поросят. Видно было по всему, что свинья давно облюбовала это место, не посещаемое летом медведями и волком. Мы нашли пять ее «гнезд» — гайн, сделанных из травы и мелкого кустарника, имеющих крышу и два входа внутрь. В таких гнездах поросята могли с успехом укрыться от непогоды, нападения гнуса и пернатых хищников. Сочные корни и побеги росли в изобилии, вода — рядом.
— А у меня раньше было представление, что кабан — житель низменных, заболоченных мест, — замечает на ходу Подгурский.
Прельстившись одной из живописных альпийских полян, на которой легкий ветерок отгонял гнус, мы опустились на траву.
До чего же здесь красиво, торжественно!
— Да, места здесь живописные, — согласился Подгурский.
Хехцир всегда привлекал к себе художников. Лучшие пейзажи Высоцкого, Зорина и Шишкина написаны на Хехцире. Кинокартины «Хабаровский край» и «Тигроловы» снимались на Хехцире.
— Ну что, пошли дальше? — предлагает Подгурский.
Солнце уже клонилось к горизонту. Громадные кучевые облака высоко уходили в голубое небо своими конусовидными белоснежными вершинами, предвещая хорошую погоду. Мы торопились засветло добраться до перевала. У подошвы Хехцира нам казалось, что хребет имеет только один склон, но вот уж несколько часов мы то карабкаемся на вершину, то спускаемся в распадок, а центральный водораздел все еще маячит впереди грядой заросших сопок. Изредка нам встречаются следы изюбров и кабанов, следов медведя нет, его привлекают в это время ягодники, растущие в низинах. В горы зверь придет тогда, когда поспеют желуди и кедровые орехи, кстати, урожай их в этом году ожидается хороший. Идущий впереди Подгурский останавливается и сворачивает к старому толстому дереву. Подхожу к нему. Перед нами ребристая береза. На ее коре множество медвежьих царапин. Вместо сука зияет черное отверстие, идущее внутрь дерева.
— Впервые вижу берлогу гималайского медведя в березе, — говорю егерю и фотографирую редкую находку.
— Вот видите, если в заповеднике мы станем удалять старые и сухие деревья, то гималайские медведи, оставшись без зимних «квартир», уйдут из этих мест.
К исходу дня, обливаясь потом, мы поднялись на центральный хребет Большого Хехцира. Кажется, будто и незначительное препятствие преодолели, а чувство торжественности разлилось в душе. Да и как же было не торжествовать, когда перед нами с юга, запада и севера раскрылась такая обширная и красивая панорама, что дух захватывало! Словно с борта самолета мы увидели излучины Уссури и полноводного Амура с разбросанными по их берегам поселками. А на северо-востоке в свете гаснущего солнца раскинулся громадный красавец город Хабаровск. Он был виден на протяжении более двадцати километров: от Красной Речки до Краснофлотского района протянулись светлые дома и заводы, подступая к Амуру и отражаясь в его воде. Тридцать лет прожил я в этом городе и вот теперь, созерцая его с вершины Хехцира, задумался о его бурной жизни и судьбе. Вспомнился день приезда, когда я ожидал на вокзале единственного в городе автобуса, ходившего только до Комсомольской площади… Теперь перед нами расстилалась настоящая столица Приамурья! Мы чтим основателя Хабаровска капитана Дьяченко, сумевшего так удачно подобрать для него прекрасное место, где теперь скрестились водные, сухопутные и воздушные пути Востока Родины, но мы еще больше благодарны советским строителям и архитекторам, в столь короткое время выстроившим величавый город на Амуре!