Чтобы понять это, Сове понадобилось время. Совы — большие тугодумы и не умеют быстро соображать. Как-то вечером, поздней весной, когда Сова с нежностью разглядывала двоих своих юных птенцов, мимо промчался Джеймс, гоняясь за летучими мышами. И она медленно подумала: «Э-э-э, это не дело…»
Сова неторопливо раскинула огромные, серые крылья и, растопырив когти, бесшумно полетела за Джеймсом.
Летающие Тэбби построили себе гнездо в дупле большого вяза, над норами лис и койотов, с таким узким входом, чтобы туда не забрался ни один енот. Тельма и Харриет мыли друг Другу шейки и рассказывали про свои дневные приключения, когда услышали, что внизу, под деревом, кто-то жалобно стонет.
— Джеймс! — вскрикнула Харриет.
Он лежал под кустами весь скрюченный, исцарапанный и окровавленный. Одно из его крылышек распласталось по земле.
— Это была Сова, — проговорил он, когда сестрёнки помогали ему карабкаться, превозмогая боль, по стволу в домик-дупло на дереве. — Я чудом сбежал. Она схватила меня, но я её поцарапал, и она на миг меня выпустила из лап.
Прежде чем забраться в гнездо, с круглыми, полными страха глазами, с расширенными зрачками он простонал:
— Сова! Она преследует меня.
Котята все вместе зализывали рамы Джеймса ло тех пор, пока он не уснул.
— Теперь мы знаем, как чувствуют себя маленькие птички, — съязвила мрачно Тельма.
— И как же теперь Джеймс? — прошептала Харриет. — Сможет ли он снова летать?
— Лучше бы ему вообще не летать, — произнёс мягкий, внушительный голос прямо за дверью. Там сидела Сова.
Тэбби переглянулись. До самого утра никто из них не произнёс ни слова.
На рассвете Тельма осторожно выглянула наружу. Совы там уже не было.
— Её не будет до вечера, — сообщила Тельма.
С тех пор они вынуждены были охотиться днём, а по ночам прятаться у себя в гнезде. Хоть Совы и медленно соображают, но они долго помнят.
Джеймс долго болел и не мог охотиться. Когда он поправился, то был очень тощим и не мог подолгу летать, его левое крыло одеревенело и «хромало». Но он никогда не жаловался. Он часами сидел на берегу ручья, сложив крылья, и ловил рыбу. Рыба тоже не жаловалась. Ведь рыбы никогда не жалуются.
Однажды ночью в начале лета все Тэбби лежали, свернувшись у себя в домике-дупле, уставшие и раздосадованные. Семейство енотов устроило в соседнем дереве шумную перебранку. Тельма за весь день ничего не раздобыла из еды, кроме землеройки, от которой у неё разболелся живот. Койот отогнал Роджера от лесной крысы, которую тот чуть было не поймал сегодня. Рыбалка у Джеймса тоже не задалась. Сова по-прежнему летала рядом на бесшумных крыльях, не произнося ни звука.
Два молодых енота в соседском дереве начали драться, ругаться и выкрикивать в адрес друг друга всякие гадости. К ним присоединились и остальные еноты, пронзительно визжа, царапаясь и бранясь.
— Всё это очень похоже на наш старый переулок, — заметил Джеймс.
— А вы помните ботинки? — спросила сквозь дрёму Харриет. Она выглядела очень пухленькой, возможно оттого, что была очень маленькой. Её сестрёнка и братья были гораздо худее и куда потрёпаннее.
— Всё это очень похоже на наш старый переулок, — заметил Джеймс.
— А вы помните ботинки? — спросила сквозь дрёму Харриет. Она выглядела очень пухленькой, возможно оттого, что была очень маленькой. Её сестрёнка и братья были гораздо худее и куда потрёпаннее.
— Да, — ответил Джеймс. — Одни как-то раз за мной даже гонялись.
— А руки вы помните? — подхватил Роджер.
— Да, — отозвалась Тельма. — Одни даже подняли меня вверх. Я тогда была совсем крошечным котёнком.
— Что они сделали — руки? — переспросила Харриет.
— Они мяли меня. Это ужасно. И человек, которому эти руки принадлежали, громко кричал: «Крылья! Крылья! У неё есть крылья!» — таким противным голосом. И при этом тискал меня.
— А ты что сделала?
— Я его укусила. — сказала Тельма, едва сдерживая гордость. — Я его куснула, он выронил меня, и я убежала обратно к мамочке под контейнер. Я тогда ещё не умела летать.
— Я кое-что видела сегодня, — сообщила Харриет.