— Данке! — привычно поблагодарила она по-немецки и прошла в столовый салон, решив заказать на завтрак пирожки с вареньем и кофе.
— Прикажете рыбу? Цыплёнка?
— Нет, пирожки с вареньем.
Официант с полусогнутой спиной попятился и почтительно удалился.
Она путешествовала, как знатная дама из переводных романов, которыми была полна её голова, и старалась подражать этой выдуманной даме из дешёвеньких книжек. «Чем бы заняться теперь? — съев пирожки, задала себе Лиза вопрос. — Сходить разве посмотреть, что за пристань».
Пристань в Казани была бестолкова и сумбурна, набита народом, полна суеты, криков. В Казани был не один, а много причалов, наверное не меньше двадцати, поставленных на воде под песчаным обрывом плечом к плечу, заваленных ящиками, кулями; товарные и пассажирские, для пароходов дальнего и местного следования — всё вперемежку. На обрыве над пристанью толпились кабаки и лавчонки; на солнцепёке полукольцом выстроились десятки извозчиков, кидавшихся на зов пассажиров, хлеща кнутами смирных коней, гикая, крича по-татарски и по-русски, вздымая тучи пыли из-под колёс и копыт; крикливые грудастые бабы торговали за деревянными ларями всяческой снедью; и на причалах, меж причалами и у самой воды, на брёвнах, перевёрнутых ящиках и прямо на песке сидели, лежали, стояли какие-то до черноты загорелые люди в рваных кацавейках и куртках, засаленных штанах, ватных шапках. Все, как один, белозубые, взгляд у всех колючий и дерзкий, разбойничий. «Грузчики», — догадалась Лиза, видя за спинами у некоторых прикреплённые через плечи приспособления для ношения грузов, под названием «подушки», хотя ничего похожего на подушки в них не было.
Непонятное что-то происходило на причале, к которому пришвартовался пароход. Грузчики, их было человек девять, сидели на полу вдоль борта и в проходе, расставив ноги, и курили махорку. Молча. Лица упорные, словно задались целью сидеть и молчать. Впрочем, двое лежали на животах, подложив руки под головы, должно быть спали; у этих двоих (Лиза увидела) на голых пятках углём выведена была цифра 6.
— Не хозяин я, сам подневольный: что прикажут, моя обязанность — выполни. Ежели бы воля моя, отчего не уважить? Я не прочь, я согласен, да надо мной тоже власть, — каким-то неестественным, тонким и в то же время вроде бы внушительным голосом говорил человек в полотняном пиджаке и картузе, подстриженный в кружок, с козлиной бородкой, будто из пакли.
— Что вы молчите? Что? Молчите-то что?
— Наше слово сказал, — ответил старший из грузчиков, татарин, весь измеченный оспинами. — Наше слово сказал, твоя говори.
И раздавил об пол цигарку с махоркой.
— Леший с вами, коли так, — плюнул человек в картузе. — Много чести вам кланяться. Других подряжу. Вашего брата на пристани пруд пруди.
Ушёл, скрипя сапогами со сборёнными голенищами. Всем своим видом показывая: «Коли так, леший с вами!» Никто из грузчиков не шевельнулся поглядеть вслед. Сидели словно каменные.
— Ходи, ищи, — бросил татарин вдогонку.
Лиза стояла, держась за борт, перегнувшись, глядела вниз. Один, молодой, тёмный, как цыгдн, с шапкой путаных, круто вьющихся в кольца волос, поднял глаза, обвёл её медленным взглядом и равнодушно отвернулся, будто не живая девушка с белой кожей, в платье из полосатой сарпинки была перед ним, а кукла. Она в досаде прикусила губу. Как он смеет так отворачиваться, грузчик какой-то!
Тот, в картузе, возвратился. Глаза растерянно бегали, и чувствовалась в нём озабоченность.
— Ладно, вставайте, четыре с половиной даю, в убыток себе. Во всей Казани больше не возьмёте. Подите суньтесь, дороже нигде не дадут. Четыре с полтиной идёт?
Татарин вытащил из голенища обрывок газеты, оторвал клочок, вынул кисет из кармана и не спеша стал крутить цигарку.
— Онемел, сидит как идол! Слышишь, что ль? Ежели бы я хозяином был!.. Всего-то приказчик, не в своей воле Отвечай, что молчишь?
— Наше слово сказал.
— «Сказал, сказал»!.. Задолбил, как дятел. Позову других — останетесь с шишом.
— Зови. На чужое место наш не пойдёт.
— Со-ли-дар-ные, — дразня, выговорил приказчик. Сорвал картуз, вытер круглую, как блюдечко, лысину и отчаянно: — Леший с вами, вставайте! Пятёрку даю на артель. Да бегом, пошевеливайсь, слышь, пароходу расписание есть, ждать нас не будет. Вставай, говорю! Переспорили, черти, ваша взяла, грузи за пятёрку!
Татарин молча ткнул пальцем в голую пятку лежащего рядом. Тот зашевелился, повернулся другой щекой на закинутые руки и пустил долгий храп.