Должно быть, там наступила неловкость. Постепенно все разошлись. Нет, не все. Лиза услышала голос Владимира Ильича:
— Вы говорите: способ борьбы. Наивно, забавно! Сорвали зло, насладились местью, читателей энциклопедии поставили в тупик — читатель-то подоплёки не знает, — а результаты? Нет, грузчики боролись умнее.
— Вот, вот, вот! Я ещё в Казани на пристани заметил, что вы…
— Не всё надо замечать и не всё, что замечено…
— Доводить до всеобщего сведения, — подхватил хромой господин. — Итак, наша борьба против эксплуататора не нашла у вас одобрения?
— Какая же это борьба! Литературное озорство. Нельзя не засмеяться. А толку?
— Но порыв, благородная нерасчётливость молодости…
Должно быть, Владимир Ильич не поддержал разговора. Немного спустя господин прохромал мимо окна, неся под мышкой энциклопедию; у него было жёлтое лицо с острым носом, он горбил спину и казался одиноким и старым.
До ночи Лиза просидела одна у окна каюты, сказавшись больной. На душе было смутно. Неясно и смутно. Стремительно темнело. Со всех сторон надвинулся сумрак, глухой чернотой укутался лес, река вздулась, косые волны откатывались из-под колёс, пробежал ветер, поднял рябь на реке. Темно-синяя туча, распустив космы седых облаков, быстро ползла навстречу пароходу, затворяя небо; змеистые молнии чертили тучу, урчал и перекатывался из края в край неба гром, нарастая и близясь. Туча пришла, нависла, расширилась, и крупные капли дождя часто запрыгали по воде. Сквозь дымящуюся пелену дождя лесистые кручи камских берегов глядели ненастно и серо.
Подплывали к Уфе. Вдоль берега Белой шёл из Сибири товарный состав. Обогнал, серое облако дыма ещё летело, развеиваясь. Уже видна была пристань, толпа встречающих на пристани, а Уфы не видно. Пристань расположилась под высокой горой, раскиданы сады по горе, цветные крыши глядят из садов — это окраина, а вся Уфа там, за горой, по холмам и увалам, перерезана оврагами, и две реки, Белая и Уфимка, обнимают её, как в кольцо сплетённые руки.
Капитан в белом кителе, прямя спину и выкатывая могучую грудь, отдаёт команду на мостике. Пароходик пыхтит, плюхает вода под колёсами. Пароходик старается показать себя перед Уфой молодцом.
— Прямо держи! — командует капитан. — Готовь носовую.
Лиза, притихшая, стоит у борта возле Петра Афанасьевича. Пароход подплывает к Уфе, приходит конец Лизиной воле. А была ли воля?
Она взяла под руку Петра Афанасьевича. Во всём свете один Пётр Афанасьевич проявляет о Лизе заботу. Он один у неё. Добрый Пётр Афанасьевич. Впереди красивая богатая жизнь. Чего ей ещё? Чего ей страшиться?
Она поискала глазами Ульяновых. Все трое тоже стояли у борта. Так Лизе и не пришлось познакомиться с ними, только случайно узнала фамилию да кланялась, когда приходилось столкнуться на палубе. Кажется, они избегали знакомства. Из самолюбия Лиза старалась скрыть это от Петра Афанасьевича, но была задета и бросила свои наблюдения. Только сейчас краешком глаза смотрела. Они тоже были неспокойны, приближаясь к Уфе. Особенно Владимир Ильич. Лиза видела, он бледнее и молчаливей обычного, ожидание чувствовалось в его позе и взгляде. Капитан отдавал последнюю команду. Забурлило, забилось под колесом. Заскрипел борт парохода. Полетела чалка на пристань. Причаливаем.
Лиза заметила: Владимир Ильич преобразился, стал будто моложе и легче, весь подался вперёд, и тогда Лиза увидела на пристани молодую женщину. Невысокую, тонкую, в белой кофточке, как будто совершенно простую и удивительную. Удивительно было выражение лица. Выражение не таящейся, открытой, огромной любви. Она была гладко причёсана, под маленькой шляпкой коса, уложенная венцом на затылке, тяжелила ей голову. Она прижимала руки к груди и смотрела на Владимира Ильича не отрываясь, пристально, строго, серьёзно. «Какая она! Какая? Не знаю. Она удивительная».
Впрочем, когда спустили сходни, она, уже обыкновенная женщина, среди первых взбежала на палубу, в белой кофточке, обыкновенная молоденькая женщина, раскрасневшаяся и оживлённая.
— Мария Александровна, здравствуйте! — Она целовала и обнимала её. — Здравствуй, Анюта, загорела-то как, всю речным ветром обдуло. А не изменилась ничуть, всё такая же молодая.
— Надя, Надя! — восклицала Анна Ильинична. — Сколько не виделись, три года не виделись, дай на тебя поглядеть, милая, здравствуй, что же ты с Володей-то не здороваешься Где ты, Володя?
— Володя, — сказала та, которую Анна Ильинична называла Надей.
Он её обнял.
— А вон нас встречают, громко, на весь пароход, сказал Пётр Афанасьевич, — вон, видите, Елизавета Юрьевна, глядите, встречают! — И замахал шляпой, крича: — Кондратий Прокофьевич, папаша крёстный, Кондратий Прокофьевич! Ну, Лизавета Юрьевна, красавица Лизанька моя, — сжимая ей локоть, шёпотом, щекоча ухо усами, — королевна недоступная…