Вот Лиза и услышала то, что до сей поры ни единый человек не сказал ей.
— Лучше знать, чем не знать. Всегда лучше глядеть правде в глаза.
— Я ведь вам сказала, что «если бы», — увернулась Лиза.
— Да, да, — ответил Владимир Ильич.
Он прекрасно понимал её хитрость. Странное дело, эта слабенькая девчонка вызывала в нём жалость, когда, в сущности, основной поступок её жизни, может быть, стоил презрения.
Она медлила уходить. Какую-то зацепочку, пусть махонькую, хотелось ей с собой унести, чтобы иметь предлог вернуться сюда. Она увидела за аркой возле узенькой железной кровати столик и на нём стопку книг. Она вспомнила, что давно не читает, в купеческом доме нет книг, ни одной книги, кроме Игнаткиных учебников. Любопытно узнать, что читают в доме Ульяновых, в этих крошечных комнатках, за этим продолговатым обеденным столом (другого нет), у этой стеклянной семилинейной керосиновой лампы?
— Можно вас попросить…
— Да, пожалуйста. Но что бы вам дать? Что вы любите? Что вас интересует? Да, а чем вы занимались до того ну, пока не стали невестой?
Владимир Ильич быстро, живо кидал вопросы, а сам вытаскивал одну за другой книги из стопки на столике, выбирая Лизе для чтения, но, видимо, ожидая сначала ответа.
Чем она занималась? На этот вопрос женихом её наложено строгое запрещение. Пётр Афанасьевич пожелал скрыть от уфимской родни, что после института Лиза была гувернанткой. Да, гувернанткой в богатом и образованном купеческом доме. Место за столом для гувернантки в этом образованном доме было в самом конце, на углу. С ней говорили тоном приказа.
Её спрашивали: «Как вели себя дети? Как сегодня успехи в немецком?»
Её предупредили, беря в гувернантки: «Никаких романов и флиртов».
«Тебе хочется навсегда остаться старой девой, в подчинении, в чужом доме? — спросила Татьяна Карловна, когда однажды Лиза, стыдясь и страшась, прибежала сказать, что Пётр Афанасьевич сделал ей предложение, а она не решается, не знает, как отвечать. — Тебе хочется всю жизнь служить в гувернантках?»
— Скверно, по опыту знаю, — сказала Елизавета Васильевна. — Сама была гувернанткой. Круглой сиротой в институте воспитывалась, сразу со школьной скамьи в гувернантки.
«Как я», — почему-то обрадовалась Лиза.
— В помещичьем доме служила. Культурные люди, — усмехнулась Елизавета Васильевна, — а крестьян обдирали, буквально душили. Знаю я эту публику, помещиков, смолоду насмотрелась. Не приведи бог быть гувернанткой! — Она махнула рукой.
— Конечно, должность гувернантки весьма подчинённая и даже унизительная, — заговорил Владимир Ильич.
— Куда уж унизительней! — вставила Елизавета Васильевна.
— Но можно быть учительницей в школе, — обращаясь к Лизе, мягко продолжал Владимир Ильич. — Учительница — это уже как-то шире, самостоятельнее, до некоторой степени. Правда, и учительницей нелегко устроиться.
Тут вмешалась Надежда Константиновна:
— А про устройство в учительницы — это я знаю. Когда кончила гимназию, как мечтала поступить учительницей в деревенскую школу! Нет, не удалось, не нашла места.
— Не спорю, трудно доставать работу по сердцу и заработок самый скромный не просто раздобыть, особенно женщине, но чувство достоинства надо в себе сохранять. Воспитывать в себе чувство достоинства вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам нашего времени, — сказал Владимир Ильич. — Гм, что же вам дать почитать? — снова обратился он к Лизе. — Развлекательного нет. Умственное напряжение любите?.. Как ты на сей счёт думаешь, Надя? — спросил Владимир Ильич, полистав какую-то книгу и показывая раскрытую страницу.
Она взглянула:
— Боюсь, не трудновато ли будет? — но протянула Лизе: — Это книга статей Добролюбова. Есть тут статья «Когда же придёт настоящий день?». Читали?
Лиза смутилась. Нет, не читала, даже не слышала.
— Не мудрено, — успокаивающе сказал Владимир Ильич. — Добролюбов для публичных библиотек запрещён. У нас не публичная библиотека, но всё же лучше эту книжечку другим не показывайте. Вот между нами и тайна. Возможно, поначалу нелегко будет вчитываться, но непременно вчитайтесь, непременно, — весьма много нового для себя откроете.
Видно, он загорелся убедить Лизу вчитаться, постигнуть то новое, что заключено в этой книге. Он всячески её агитировал.
— Добролюбов — ваш земляк, тоже был нижегородцем. Могучий, прекрасный талант!