Эразма по-настоящему Владимир Ильич заметил тоже только теперь. На душе у Владимира Ильича было легко и спокойно, и оттого, может быть, хмурость и строгость семнадцатилетнего юноши позабавили его, а может быть, тронули.
— Итак, собираетесь стать генералом? — поглядев на погоны Эразма, сказал Владимир Ильич. И серьёзно: — Революционным генералом, конечно?
По привычке, рассеянности, из смущения, ошеломлённый вопросом, Эразм вскочил, выкатил грудь колесом:
— Точно так.
Владимир Ильич потянул его за руку:
— Сядьте.
— Вы считаете, что можно быть революционным генералом? — спросил Эразм, глядя в упор и с надеждой на этого немного скуластого, чуть рыжеватого, с прищуренным смеющимся взглядом человека, который жил целью создать социалистическое общество.
— Настанет время — очень и очень нам будут нужны свои генералы, — ответил Владимир Ильич.
Он понятно и просто объяснил Эразму, почему и зачем нам будут нужны свои революционные генералы.
Потом они разошлись. И Владимир Ильич с Надеждой Константиновной пошли через весь город к себе, в мезонин купеческого дома на углу Жандармской и Тюремной улиц.
«Стучи в барабан и не бойся. Стучи в барабан и не бойся». Слова гремели в ушах, как оркестр. Как праздничный звон колоколов. Торжественно сопровождали Лизу. Необычайно важный смысл был в этих словах, хотя не вполне ею разгаданный. Они звали не туда, куда не всем был открыт доступ.
— Ты чего радуешься? Радуется чего-то, — сказала Александра за завтраком, видя тайную улыбку Лизы, чуть скользившую возле губ.
— Стало быть, есть причины на то, — ответил Кондратий Прокофьевич, поглаживая бороду с обычной нечистой ухмылочкой.
Лиза ушла и заперлась в своей комнате. «Если позовут, не откроюсь. Ах, надоели вы мне, до смерти надоели!»
Но сегодня было любопытно на душе. Словно в предчувствии необыкновенного чего-то.
Она подошла к своей пышной, из двух перин, постели и из-под верхней перины достала книжку Добролюбова со статьёй «Когда же придёт настоящий день?». Лиза спрятала её потому, что, во-первых, как сказал Владимир Ильич, Добролюбов был запрещён, хотя только для публичных библиотек, но всё же Во-вторых, потому, что тогдашний её приход к Ульяновым был тайной. И книжка была тайной, страшившей и волновавшей её. Лиза помнила, что сказал Владимир Ильич: «Вам откроется новое». Что это новое? Какое оно? В самом названии статьи заключалось что-то заманчивое и тревожащее. «Когда же придёт настоящий день?»
Первые страницы разочаровали Лизу. Вернее сказать, почти ничего не поняла. Но Владимир Ильич сказал, нужно умственное напряжение. Она читала, долбила каждую фразу, стараясь вникнуть в скрытый для неё смысл. Ум оставался холодным, воодушевление гасло. Одно Лиза поняла, что Добролюбов настроен против чувствительных барышень. Почему? Слишком трудно для Лизы разъяснял Добролюбов своё ироничное отношение к чувствительным барышням. Она не привыкла читать такие сложные книги.
Отложила. Подошла к окну. Окно её комнаты выходило в переулок. Пыльный пустой переулок. Лиза скучно смотрела на пыльный переулок, на дощатый забор соседнего дома. Вздохнула. Тот мир, из которого к ней пришла эта непонятная книга, слишком высок, недоступен. Что ж, сдаться? Зачем-то всё-таки Владимир Ильич выбрал для неё именно эту статью.
Она вернулась к книге и стала читать. Со скукой. Понимая, однако, что повинна в этой скуке она, Лиза, а не Добролюбов, которого Владимир Ильич назвал могучим талантом.
Лиза всё-таки хотела добраться до сути, усердно читая, как когда-то усердно учила в институте уроки Постепенно что-то забрезжило. Словно обрызнуло росой, мысль оживилась. Она со вниманием стала следить за рассказом Добролюбова о девушке, по имени Елена, из «Накануне» Тургенева. Начала понимать: она из того мира. Такой, наверное, была в девятнадцать лет политическая ссыльная Надежда Константиновна. Задумчиво-серьезная юность, жажда деятельности, добра для других…
Лиза жадно, поспешно читала.
Хотелось подумать, но она не могла остановиться. Нет, стоп. «То презрение или, по крайней мере, то строгое равнодушие к ненужным излишествам богатой жизни» Стоп, стоп. Ведь и Владимир Ильич говорил об этом. «Если бы было не поздно, я ответил бы так. Грустно, когда женщина ищет в замужестве не любовь и не дружбу, а устройство, житейский комфорт». Так он ответил. Он сказал: отвратительно. Так он сказал. Не надо думать об этом. Не буду думать. Не буду.