Удивительный год

— Леопольд, почитай, — сказала Паша.

Она знала, чем его рассеять. Когда на него внезапно налетала эта тоска, утешать его надо Мицкевичем.

Три у Будрыса сына, как и он, три литвина.
Он пришёл толковать с молодцами.

Паша знала эти стихи наизусть. Леопольд то и дело читал: «Три у Будрыса сына». Одного посылает отец за добычей, второго посылает отец за добычей, а у третьего в Польшу дорога. Не за добычей дорога.

Сыновья с ним простились и в дорогу пустились.
Снег на землю валится, сын дорогою мчится,
И под буркою ноша большая.
«Чем тебя наделили? Что там? Ге! Не рубли ли?»
«Нет, отец мой, полячка младая».
Снег пушистый валится, всадник с ношею мчится,
Чёрной буркой её покрывая
«Что под буркой такое? Не сукно ли цветное?»
«Нет, отец мой, полячка младая».
Снег на землю валится, третий с ношею мчится,
Чёрной буркой её прикрывает.
Старый Будрыс хлопочет и спросить уж не хочет,
А гостей на три свадьбы сзывает

Паша любит слушать, как Леопольд читает стихи Мицкевича про молодых полячек. Отчего-то грустно ей от этих стихов.

— Леопольд! Кончится у отца ссылка, уедете в Польшу, и забудешь про Шушенское.

Паша любит слушать, как Леопольд читает стихи Мицкевича.

— Татусь вторую зиму бьёт зайцев, братьям-сёстрам шубы шить из заячьих шкурок. Сколько нас у отца, посчитай. Шестеро. Подготовиться в дорогу дальнюю надо, одеться. Не просто.

— Уедете, и забудешь про Шушенское, — сказала Паша.

— Не забуду.

— Не зарекайся, забудешь. Ой, поздно, наши небось хватились меня.

И она быстро-быстро побежала вперёд, похрустывая на снегу новыми валеночками. Кажется, во всю жизнь лучших не было, вот что значит своим трудом заработаны валенки! Необыкновенные всё-таки ссыльные люди, к которым, на счастье её, привела Пашу бедность. Не была бы бедной семья, не отдала бы мать Пашу помогать по хозяйству к Ульяновым и не узнала бы Паша этих людей, Владимира Ильича, Надежду Константиновну, Елизавету Васильевну. И с Леопольдом, может, не встретилась бы.

На сенокосах траву не косит, на гумне не молотит, безземельные они, безлошадные, бескоровные, где встретиться? Ещё загвоздка: из ссыльных он. На ссыльных у нас осторожно поглядывают. Чужаки, пришлые.

6

Незаметно они дошли до села. За спиной у них непроглядная темень полей. В Шушенском неярко желтели огоньками окошки, зажгли в избах камельки и лампы. Со двора доносился скрип журавлей колодцев. Поили скотину. Но вот позади заслышался звон колокольцев, ближе, звонче, и пара седых от изморози коней, запряжённых в кошеву, догнала их у въезда в село.

— Стой!

Заиндевевшая лошадиная морда едва не легла на плечо Леопольду, дохнула теплом в ухо.

Гей, охотник! — натянув вожжи, сипло крикнул ямщик. — Как тут проехать — к ссыльному Владимиру Ильичу Ульянову, — договорил другой голос.

Леопольд увидел барашковую шапку, из лисьего воротника глянуло лицо, молодое, широкое, с наведёнными инеем белыми усами и бородой.

— Что ты молчишь? Как проехать к Ульянову?

Леопольд молчал, поправляя на плече ружьё.

— Что за чудак, молчит! Ямщик, трогай. На селе спросим, скачи! — нетерпеливо торопил приезжий в кошеве.

— Прямо поезжайте, — как подтолкнутый, живо сказал Леопольд. — Всё прямо, на край села поезжайте.

Ямщик дёрнул вожжи, кони, раскидывая снег из-под копыт, помчали кошеву.

— Ой, Леопольд! Зачем ты не туда их послал?

— Надо. Бежим!

Они пустились бежать по селу.

— Скорей беги, Паша.

— Бегу.

Село Шушенское — большое волостное село. Дольше версты тянется главная улица. Нерушимо стоит на главной улице кирпичная церковь. От церкви отступив, питейные заведения, полные пьяным народом и гамом, дальше лавки с товарами, заезжий двор, из ворот несёт тёплым навозным запахом, слышится лошадиное ржание. Вдоль главной улицы бревенчатые кулацкие избы, каждая — на двести лет хватит. Заборы высокие, калитки на запорах. А то рядом с хоромами горбатится вросшая в землю избёнка. Впрочем, такие захудалые избёнки ютятся больше в проулках да на задворках. Вёснами и от осенних дождей грязи в Шушенском ни пройти ни проехать!