«Ольгуша, родная моя!..»
«Ольгуша, родная моя! Пишу из нового места, из села Ермаковского. Большое хмурое село! Поодаль тайга, возможно, не первого класса тайга, но близко к тому. Во всяком случае, забираться вглубь без ружья не советуют: рискуешь повстречаться с Топтыгиным. Говорят, зимами в село забегают волки. В тихие ночи слышен их вой, выходят в поле и воют.
В первые дни в честь моего появления в Ермаковском разыгралась пурга. Проснулся утром — в окне мутная, белая мгла, несёт, крутит, воет, свистит. Из сеней не открыть двери, намело гору снега, и всё метёт и метёт, валит и валит! А в душе похоронный колокол: отрезан навек, навсегда от мира, от любимых людей, от тебя. Не сердись, что я ною и жалуюсь. Ты знаешь, я оптимистичный и земной человек, но иногда на меня нападает хандра, и я не могу с собой совладать, надо высказать, вылиться, а кому? Конечно, тебе! Ты умеешь так ласково слушать, представляю твои чуткие глазки в густых, тёмных-тёмных ресницах, глубокие, как два лесных озерца.
Оля, делаю тебе предложение: будь моей женой, смилуйся, согласись, не отказывай. Олюшка! Ольга Папперек, будь моей женой, другом и спутником на всю жизнь. Я бродяга по натуре, милая Ольга Папперек, нет у меня ни кола ни двора, но в селе Ермаковском я нашёл на время избу довольно сносную, без тараканов, с широкими отмытыми добела половицами, лучшее украшение моей (нашей) новой квартиры — чистейший, белейший пол! Из хозяйства у меня, признаюсь, одна пепельница. Симпатичная пепельница, стоит себе посредине стола и всей избе придаёт интеллигентность. Можешь не беспокоиться, цветик, для окурков посудина есть, окурки не будут тыкаться в чайное блюдце или в угол подоконника, обещаю соблюдать идеальный порядок! Если моя маленькая Олюшка не захочет нюхать табачный дым — отводятся для курения сени. Подписываю договор: курить только в сенях. Ещё строже: только на улице!
Шутки в сторону. Оля, я тебя люблю. Ты знаешь мои убеждения, взгляды и планы на жизнь. Согласна? Не боишься связать свою юность с моей рискованной жизнью, полной лишений и трудностей?
Не то я говорю! Ты отважная. Тихая. Тихая отвага не дрогнет. А спрашивать тебя нужно: любишь ли? Вот о чём надо спрашивать, потому что я не уверен. Любишь? Если любишь.
Оленька, село Ермаковское неприветливо. Во всём селе ни одного сада. Ни одной вишни, ни яблони. Каково придётся тебе после твоего утопающего в сиренях такого русского городишка Егорьевска? После твоей реки Гуслинки. Название-то какое: Гуслинка! Жалко расставаться с Гуслинкой.
В общем-то в Ермаковском жить можно. Здесь есть доктор Семён Михеевич Арканов. У него сын двенадцати лет. Мне предложили готовить сына в гимназию. Как-никак заработок, и довольно приличный по здешним краям. Ты тоже могла бы давать уроки сыну Арканова».
На этой строке письма Ольга Александровна прервала чтение и стала негромко смеяться. Смеялась, смеялась чуть слышно, пока вдруг не всхлипнула и, выхватив из-за корсажа платочек, закусила кружевную оборку.
«Не много ли учителей для одного сына доктора Арканова?»
На этом месте Ольга Александровна всегда прерывала чтение. Он придумывает ей эти уроки. Утешает её. Может, и доктора Арканова на свете вовсе нет, всё он придумывает, добрый Сильвин, одинокий Сильвин в селе Ермаковском! Почему-то на этом именно месте, когда она дочитывала до уроков, становилось невыносимо печально. Всё могло бы быть по-другому. Могла быть обыкновенная счастливая жизнь. Ведь она не героиня, Ольга Александровна Папперек, совсем ординарная девушка.
И всё же она ответила «да». Она давно получила от Сильвина это письмо и ответила «да». Не жалко Гуслинку. Милый Сильвин! Знаешь, какая Гуслинка? Самая простая речонка, невзрачная, по берегам вся уставлена фабриками. Не искупаешься из-за фабрик, надо идти за город. Ничего хорошего нет в Гуслинке. А леса в Егорьевске близки, леса хороши. И их не жалко, пускай остаются. Не жалко лиловых сиреней в палисаднике. Только девочек жалко.
Ольга Александровна убрала письмо в комод, заперла ящик на ключ. Только девочек жалко.
В соседней хозяйской комнате низким голосом важно пробили стенные часы. Девять утра.
— Прощай, сад, — сказала Ольга Александровна, вернувшись к раскрытому окну. — Теперь совсем уже скоро прощай!
Под окном цвела сирень, сильно, празднично; росистые гроздья тянулись на подоконник, нежный запах плыл в комнату, вились над цветами пчёлы; в кустах и деревьях свистели и вспархивали птицы. Было чудесное майское утро.