Отец был сегодня особенно как-то угрюм. И вчера. И давно уж замечает Леопольд, что-то с ним неладное творится. Заболел? Только не это! Чем старше растёт Леопольд, больше читает книг, которые надо нести от Владимира Ильича под рубахой, прячась от приезжего унтера, тем дороже и ближе Леопольду отец. Мама, устав от стирки, стряпни и всяких бессменных работ по огороду и дому, корила отца:
— Жили бы в Лодзи! Несладко, а дома. Забастовки твои до чего довели! Вся семья в ссылке.
— По своей охоте семью в Сибирь привезла. Уж очень ты у меня ревнивая, жёнка!
— Что? Что? Иисусе Христе, матка боска! Что этот человек говорит! Как язык на такие слова поворачивается! А лучший мастер был в Лодзи по шляпам.
В общем-то, мать хоть и ворчала, но гордилась отцом. Не только тем, что мастер по шляпам.
Вот был случай в тюрьме. Революционеров-поляков перегоняли из Варшавы на поселение в разные северные местности. В Москве в пересыльной Бутырской тюрьме отец попал в одну камеру с молодыми марксистами из петербургского «Союза борьбы». Тоже гнали в Сибирь. Один, по происхождению полуполяк, умный, красивый, Глеб Кржижановский, был весельчаком, вся камера покатывалась со смеху, когда он заводил свои шутки. Но когда Ян Проминский начинал петь польские песни, Кржижановский смолкал. Сядет на койку, обхватит колено руками и слушает, покачиваясь из стороны в сторону. Однажды схватил карандаш.
— Пойте, Ян, пойте!
Отец Леопольда пел, уносясь сердцем в ненаглядную горькую Польшу, а Глеб Кржижановский писал, ерошил чёрные кудри, морщил улыбкой губы, нахмуривал лоб и писал. Переводил на русский язык польские революционные песни.
Вихри враждебные веют над нами, Тёмные силы нас грозно гнетут, В бой роковой мы вступили с врагами, Нас ещё судьбы безвестные ждут.
Не шутки: отец в тюрьме на своём языке пел эти песни, а теперь русские революционеры на воле по-русски поют:
И мать хоть и жаловалась перед иконой Иисусу Христу на трудную жизнь, а любила отца. Каков есть, таким и любила. «На бой кровавый, святой и правый».
Отец воткнул тяпку в землю:
— Леопольд, куда думой залетел, хоть из пушки пали?
Леопольд тоже воткнул тяпку в землю и стал.
— Гляди, татусь, сколько луку обрыхлили! Теперь ещё толще нальются луковки.
— Так-то так.
У отца коричневое от солнца и ветра лицо. Узкое, бритое, с длинными усами. Морщины на бритых щеках видны глубже и резче.
— Так-то так, — Помолчал и ещё: — Так-то так.
— Татусь, о чём ты всё думаешь?
— Осенью кончится ссылка, сынок. Можно бы домой подыматься. Луку в плетушки навязали бы, пригодился бы дома.
Они редко говорили об этом. Боялись верить, что осенью кончается ссылка. Что скоро домой.
— Татусь, о чём ты словно горюешь? Ведь недолго осталось.
— Э-э! — сказал отец.
Поплевал на ладони и принялся рыхлить землю. Тёмный, лопатки торчат. Отчего он придавленный, будто гиря на нём?
А из проулка звонко неслось:
— Дядя Ян! Тётенька Текла! Леопольд, Леопольд!
По проулку бежала Паша. В голубом сарафане, в платке с голубыми каёмками, бежала, едва касаясь ногами земли, придерживая на груди перекинутую через плечо косу пшеничного цвета.
— Дядя Ян! Леопольд! Угадайте, кто к нам приехал?
На ней сарафан до травы. Девичья фигурка робко рисуется под голубым сарафаном. Леопольд увидит Пашу, синеглазую, загорелую, с пшеничной косой, сердце ухнет, как во сне, когда летишь высоко-высоко.
— Незабудочка паненка Паша, — улыбнулся отец.
— Незабудочка! — Паша фыркнула в рукав. — Уж и скажете, дядя Ян. А я рук от картошки никак не отмою. Ну, про гостей угадали? Не угадать нипочём. Владимир Ильич посылку схватил да как бегом к себе в кабинет! Затворился. Что уж в письмах там ему написали? Выходит из кабинета довольный, ладони потирает, на что-то вроде сердит, а вроде и рад. Надежде Константиновне подмаргивает, что, мол, новости важные привезли из России. К Владимиру Ильичу товарищ приехал, к Надежде Константиновне подруга. Ничего себе, аккуратненькая. А наша видней. Наша как глянет, всю тебя насквозь и увидела. Улыбка у нашей больно приятная. А ещё гостинцев нам привезли. Посылку из Подольска, от бабушки. Слыхали, в Подольске у нас ещё бабушка есть, его мать, заботливая, обо всех заботилась, никого не забыла и ваших ребятишек, дяденька Ян, не забыла. Меня за вами прислали. В гости зовут. А ещё, дядя Ян, Владимир Ильич велел сказать, что по делу.