— По делу? Какому же? Общее или Сейчас, сей момент!
Отец воткнул в борозду тяпку и крупным шагом заторопился в избу вымыть под рукомойником руки.
— Беспокойный какой-то он, — заметила Паша.
Беспокойный. Наверное, всё об осени думает. Паша не знает, что осенью кончится ссылка. У Леопольда впервые мелькнуло: «Паша! Ведь, может быть, скоро».
Эта мысль оглушила его.
— Ты так, как есть, пойдём, Леопольд. И так хорошо. В Шуше от огорода отмоешься, — болтала Паша, — ай, нет. Лучше дома умойся да ту рубаху надень, для гостей.
«Та» рубаха полотняная, воротник у «той» рубахи вышит красным и чёрным крестом — Пашина вышивка, в зимние вечера, когда нечего делать. Леопольд в «той» рубахе светлый, праздничный, брови разгладились, не упрямые. И вид негордый.
Паша болтала:
— Я и домой уж сбегала, от Марии Александровны из Подольска своим конфеты к чаю снесла. Ещё к дяде Оскару зайдём, кликнуть велели. Не ушёл бы на охоту, незадача-то будет! Что ему не уйти, того и гляди, что уйдёт. Холостой. Холостому-то много ли надо? Картошку на зиму запас, и гуляй.
От её болтовни Леопольд делался беззаботным и лёгким. Всё на свете понятно и просто. Знаете что! Пока он, конечно, ничего ей не скажет, но Татусь добрый человек. Татусь, ты добрый? И матка. И если мы отсюда уедем… татусь, всё равно у нас большая семья.
Тут он увидел вдали человека. Человек был в клетчатом пиджаке и шёл по улице шаткой походкой, видимо, не очень был трезв.
«Учитель!» — узнал Леопольд. На душе у него потемнело. Учитель не любил Леопольда. Леопольд его презирал. И всячески старался избегать этого невзрачного и щеголеватого мужчину, у которого толстый нос разрисован лиловыми жилками.
Свернуть бы с дороги, да некуда. Загребая сапогами пыль, учитель в клетчатом пиджаке шёл серединой улицы прямо на них.
— Чего не здороваешься?
— Здравствуйте.
Леопольд не сдержался. Вложил в своё «здравствуйте» насмешку, надменность, всё своё презрение к учителю.
— Поздоровался! А волчонок волчонком. Православные крестьяне в поте лица, а эти, как вас, социалисты, вы кто? Богопротивники вы! Ваша проповедь, чтоб всё по команде, под одну крышу всех согнать, чтобы равенство, то есть. А человек создан разно, неравно.
— Ничего вы не знаете про социализм. Слушать стыдно!
— Ты того стыдись, что социалисты душу народную губят. А всё полячишки мутят. Эй ты, полячишка, потише. Лишку вас здесь у нас развелось.
У Паши всё внутри застонало от помертвелого лица Леопольда. Ой, он без рассудка сейчас. Беды бы не сделалось!
— Пойдём, пойдём! — заторопила Паша. — Леопольдушка!
Она схватила его руку и тащила, лепеча что-то без толку, лишь бы не дать говорить учителю. Учителя от водки качнуло.
— Леопольдушка, видишь, он пьяный!
Паша чувствовала, какой тяжёлой стала у Леопольда рука, шершавая от огородной работы.
— Леопольд, не убивайся. Позабудь про него!
Он выдернул руку. Отвернулся.
«Справлюсь сам. Справлюсь. Сейчас. Погодите». Он научился в одиночку сносить оскорбления. «Эй ты, полячишка!» Нет, нет, нет! Никогда не забуду! Но он научился терпеть и скрывать. Жалел отца. Щадил самолюбие отца. Отец не знал, как над ним издевается учитель. Или приезжий унтер. Им смешно, что у него прыгают губы. Он не может с собой совладать, у него прыгают губы.
— Паша, ты знаешь, кто был муж у Елизаветы Васильевны?
— Ой, да к чему ты о нём?
Она испугалась. С ума своротил? К чему он о нём? К тому, Паша, что Леопольду надо вспомнить — и скорее, скорее! — поручика Константина Игнатьевича Крупского.
Представить, что поручик Крупский живой. Представить, как поручик Крупский приезжает в Польшу служить. Его не насильно туда послали. Он сам, когда окончил Военно-юридическую академию, захотел, чтобы его послали туда. Тогда русскому офицеру нетрудно было выслужиться в Польше: не так давно расстреляли польское восстание против императора-самодержца, царя польского, великого князя финляндского и прочая, и прочая Ого, как взнуздали после восстания Польшу! Некоторые думали, поручик Константин Игнатьевич Крупский приехал в Польшу делать карьеру, дослужиться до генеральского чина.