«Ты у нас горячка, Марк, а руки у тебя увесистые, как у Васьки Буслаева», — думала Анна Ильинична, следуя за мужем.
Он вырос у калитки как из-под земли, рывком отворил, рявкнул:
— Вам что тут угодно?
Кто-то метнулся в сторону. Анна Ильинична поймала взгляд, сверкнувший дико и злобно, увидела перекошенное страхом лицо, и человек бросился прочь.
— Не убегай! Не уходи! Стой, стой, стой — отчаянно закричала Анна Ильинична и побежала за ним, спотыкаясь, едва не падая в темноте. — Стой, пожалуйста, Прошка!
Он остановился. Анна Ильинична подбежала, придерживая путающуюся в ногах длинную юбку. Подошёл Марк Тимофеевич.
— Кто? Говори! Кто ты? Ну?
— Не надо, Марк, милый. Я его знаю. Прошка, ведь я здесь живу. Ты знал? Ты ко мне приходил?
— Нет.
Что с ним стало? Худ, как скелет. Скрытный, недоверчивый взгляд. Злая усмешка на губах. Его подменили. Полно, Прошка ли это?
— Ты меня узнаёшь?
— Как же! Писательница А. Ульянова, хэ!
«Никто не ответил бы, что писательница, только он.
Как жалко у него получилось его защитное „хэ“! Верить ему? Откуда ты знаешь, что ему можно верить?» — колебалась Анна Ильинична.
Он стоял и глядел исподлобья. Одичалый какой-то, затравленный. Ведь почти мальчишка ещё! Он несчастен, это видно. Ему надо помочь. Анна Ильинична перестала колебаться. Взяла за локоть и повелительным тоном:
— Идём.
Боже, какой худой локоть! Можно уколоться об его локоть. Что с ним сталось? Зачем он здесь? Что ему надо?
— Как ты хочешь, ни за что не отпущу тебя, Прошка, пока не поговорим. Тогда на вокзале нескладно получилось.
Он промолчал. Но шёл рядом с ней по дорожке сада. Навстречу им лилась нежная, немного грустная музыка. Прошке казалось, страшно грустная, такая грустная, что заломило сердце. Зажёгся свет в комнате. Выхватил из темноты грядку с настурциями перед террасой. А сад стал ещё чернее и тише.
Марк Тимофеевич, ничего не понимая, шёл сзади.
Музыка оборвалась, когда они появились. Мария Александровна встала навстречу приведённому дочерью юноше. Его худоба и угрюмый взгляд удивили её, но она ни о чём не спросила, доверяясь Анюте.
— Здравствуйте.
Он не ответил. Во все глаза глядел на неё. На её чёрное платье и белые волосы.
— Садитесь, пожалуйста, — приветливо сказала Мария Александровна.
Странный, нелепый парень! Но что-то в нём вызывало у неё приязнь и участие.
— Мамочка, сейчас ты узнаешь кое-что интересное о нашем госте, — сказала Анна Ильинична. — Сейчас, друзья, я вам представлю его, моего старого петербургского знакомого.
Она подошла к самодельной книжной полочке, висевшей у стены на длинных шнурах, достала толстый том.
«Зачем ей понадобилась Володина книга?» — в удивлении подумала мать. Эта книга по-особенному была ей дорога. Она начиналась у неё на глазах. Володю арестовали. Они с Анютой переехали в Петербург, поселились вблизи от тюрьмы. Каждую передачу Анюта тащила кипы литературы для брата. Уйму справочников и всякого рода научных материалов прочитывал он от передачи до передачи! Володя в тюрьме готовился писать эту книгу. Писал он её в ссылке. В письмах Володина книга называлась у них «рынками».
«Теперь Володя ушёл уже решительно и окончательно в свои рынки, жадничает на время страшно» — писала Надя из Шушенского.
«Володя торопится с рынками», — в другом письме писала она. И в другом, и в другом.
Затем пошло от Володи.
«Я кончил четыре главы, и сегодня даже переписка их набело заканчивается, так что на днях посылаю вам ещё III и IV главы»
— В декабре 1898 года писал он из Шушенского Анюте и Марку.
Через неделю:
«Посылаю сегодня же на мамино имя заказной бандеролью 3-ю и 4-ую главы „рынков“».
Через три недели:
«Шестая глава моей книги кончена (ещё не переписана); надеюсь недели через четыре кончить всё».
Через две недели:
«Посылаю с этой почтой заказной бандеролью на твоё имя ещё две тетради своей книги, (главы V и VI) [+ отдельный листок, оглавление]; в этих двух главах около 200 тыс. букв да ещё приблизительно столько же будет в двух последних главах. Интересно бы знать, начали ли печатать начало».
Через две с половиной недели:
«Посылаю тебе сегодня, дорогая мамочка, остальные две тетради своих „рынков“, главы VII и VIII, затем два приложения (II и III) и оглавление двух последних глав. Наконец-то покончил я с работой, которая одно время грозила затянуться до бесконечности».