И он рассказал.
Помните вечер на петербургском вокзале, когда поезд тронулся, покатились вагоны, проплыло в окне растерянное, что-то спрашивающее лицо Анны Ильиничны, и Прошка остался один? Проводил поезд и пошёл домой.
Всё холоднее задувал с севера ветер. Раскачал Неву. Длинные волны с рёвом бились о гранитную набережную, вскидывая фонтаны ржавой пены и брызг. Неуютно на улицах. И дома некуда деться.
Прошка, как обычно, направился в библиотеку. Кстати книгу Де Амичиса «Школьные товарищи» сдать. На этом и кончится всё. Что? Он сам не понимал. Но что-то оборвалось и кончится.
В библиотеке был Пётр Белогорский. Ничего в этом особого не было. Белогорский, как обычно, рылся в каталогах. Обрадовался Прошке, затряс шевелюрой.
— Хочешь, давай пошатаемся? Хочешь, поговорим, а? Меня к тебе тянет, а? Ты ведь мой крестник, так сказать, я тебя вовлёк в наш впрочем, не будем об этом. Ты какой-то нетронутый, какой-то князь Мышкин или на Алёшу Карамазова смахиваешь, а у меня накопилось, хочется вылиться не первому встречному, человеку с душой хочется вылиться!
И они очутились на улице, на холоде, на ветру, под петербургским грифельным небом.
— Скажи откровенно, — сразу начал Белогорский. — Как тебе показалась Кускова? Как ты её аттестуешь? Что она, по-твоему, собой представляет?
— Не знаю, — нехотя ответил Прошка.
— Нет, я в тебе ошибся! — яростно вскричал Пётр Белогорский. — Оказывается, ты эмоционально не одарён, если она не произвела на тебя впечатления. У тебя слабо развита сфера чувств. Неужели ты не понял, что она выдающаяся женщина нашего времени?
Он в возбуждении принялся говорить о Кусковой. Что она талант и исключительный ум. Что она одна знает верный путь спасения рабочего класса. Она всей Европе известна. Она передовая во всём, как Жорж Занд, за свободу любви, третий раз замужем, гражданским браком, конечно. Определила сына на воспитание какой-то из свекровей, а сама живёт свободно, ради общественных целей. Стой! Хочешь, открою секрет? Давай лапу.
Он взял Прошкину руку, сунул к себе в карман. Рука Прошки наткнулась в кармане на свёрток бумаг.
— Листовки, — оглядываясь по сторонам, секретно прошептал Белогорский. — Не наши. Их. Понял? О классовой борьбе и политике, против чего мы и спорим. С риском страшенным раздобыл для неё, я для неё на всё готов, она просила, нужно ей знать досконально их позиции, чтобы опять положить на лопатки, так их! На лопатки их! Хочешь прочесть?
Прошка хотел. Очень хотел своим умом разобраться в рабочих листовках, потому что слова Петра Белогорского не совсем ему были ясны. Читать листовки на улице нельзя, таким образом Прошка попал к Петру Белогорскому, который, как оказалось, жил в большом барском доме.
Поднялись на третий этаж.
— У нас об этом ни слова, молчок. Папахен мой министерский чиновник, так что ни гугу. Разумеешь? — приложив палец к губам, предупредил Пётр Белогорский.
Открыли дверь ключом. Вошли.
— Что это? — отшатнувшись, вскрикнул Пётр Белогорский.
Здоровенный жандарм встречал их в прихожей.
— Пожалуйте-с в комнаты, вас ожидают, — обратился жандарм к Петру Белогорскому.
Второй дюжий детина в жандармских погонах стоял у входа в комнаты и тоже:
— Пожалуйте.
Прошка увидел разом посеревшее лицо Петра Белогорского. Прошка сам испугался жандармов.
— Что такое, я не понимаю чепуха какая-то вы ошиблись, — бессвязно бормотал Пётр Белогорский, незаметно между тем вытаскивая из кармана и, не оглядываясь, тыча за спиной Прошке листовки.
Прошка, не думая, взял, сунул за пазуху.
— Ну, идёмте, раз надо, идёмте, идёмте! — заспешил Белогорский и кинулся в комнаты.
Прошка хотел уйти.
— Никак нет, не дозволено, — вырос перед дверью жандарм.
Второй дюжий жандарм в два шага очутился возле Прошки.
Вот так штука!
— Меня-то к чему зацепили? Я сюда и зашёл-то случайно, — пытался Прошка уговорить жандармов.
Они сторожили его полчаса или час. Прошка стал нервничать и впадать в нетерпение, когда из комнаты появился жандармский полковник.
— Тэк-с, — просвистел он, скользнув небрежным взглядом по Прошке, и вытянул в его сторону длинный белый палец с розовым ногтем: — Обыскать.
В мгновение оба жандармских молодца накинулись на Прошку, обшарили, общупали, нашли за пазухой свёрнутые в трубку листовки.
— Тэ-эк, — сказал полковник, пробегая глазами одну из листовок, постукивая об пол носком сапога. — Т-э-эк, — с размышляющим видом повторил он.
Листовки оставил себе, Прошку приказал увести.