— Чёрт возьми, ослабел, — виновато улыбнулся Ванеев.
— Ничего, пустяки, милый.
Живя между отчаянием и надеждой, она научилась управлять собой, когда темнеет в глазах от тоскливых предчувствий.
— Серденько моё, — сказал Ванеев, с любовью глядя на её потяжелевший стан в свободном платье-капоте.
— Хитрец, по-малороссийски заговорил, чтобы как-нибудь подольститься.
— Малороссияночка моя, — медленно выговорил он.
Он слёг дней десять назад. Всё шло ничего — после разных болезней, не отпускавших от самой тюрьмы, здесь, в Ермаковском, куда недавно их перевели наконец из студёного, с колючими ветрами Енисейска, он немного поправился, ожил, как вдруг ни с того ни с сего хлынула горлом кровь. Доминика испугалась, закричала:
— Спасите! Спасите!
Он тоже испугался. Побежали за доктором. Участковый доктор Семён Михеевич Арканов, человек сердечный и расположенный к ссыльным, немедля пришёл. Велел достать из погреба льду. Давал глотать маленькими дольками. Что-то ещё делал, чтобы остановить кровотечение. От потери крови Ванеев обессилел, не мог поднять руки. Жизнь уходит, почувствовал он.
— Умираю?
— Ещё чего! Больно торопитесь. У внуков на свадьбе отпляшете, тогда и помирайте с богом.
Доктор Арканов был флегматичен и неуязвимо спокоен. Его спокойствие ободряюще действовало. «Не умру, — поверил Ванеев. — Не умру. Справлюсь. Встану».
Он лежал на чистой постели, на высоких подушках, ощущая свою лёгкость, почти невесомость. Представлялось детство в Нижнем, на Волге. Закрыл глаза, и тотчас закачало, понесло, и он поплыл в лодке по реке. Лодка резала носом воду, у бортов шумело, волны мерно откатывались к берегу, набегали на песок. Он плыл под высоким ярко-зелёным откосом. Долго, долго. Без конца.
Детство. Уездное училище в Нижнем Новгороде, ещё в мальчишках работа писцом, книги, друзья, закадычный товарищ Миша Сильвин, споры, дискуссии, снова книги, Карл Маркс. Началась новая жизнь.
По-настоящему она началась в Петербурге, со встречи с Ульяновым. Ульянов его поразил. Всего на два года старше, он был зрелым, когда все они ещё оставались юношами. Он ясно знал путь и цель борьбы, что революция неизбежна, что рабочий класс победит. После встречи с Ульяновым Ванеев стал марксистом и революционером не в мечтах, а на деле. Работы по горло! «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Пропаганда марксизма в рабочих кружках, листовки, стачки. Рабочий класс Петербурга был захвачен борьбой. Они жили с сердцами, полными практических забот и огня. Жили прекрасно и трудно.
— Толь!
Лодка, в которой он плыл, задела днищем за песчаную отмель, в борт толкнулась вода, лодка стала.
Он открыл глаза. Доминика склонилась над ним, спасительница его Ника, черноглазая малороссиянка его, с охапкой диких причудливых и пёстрых цветов.
— Толь, это тебе. Они приехали. Собрали тебе по дороге букетище. Привет друзей и дар тайги. Получай.
Она поставила букетище в кринку с водой. Провела платком по его лбу.
— Тебе лучше, ты меньше потеешь, — сказала она, торопливо пряча влажный платок.
— Все приехали? — спросил Ванеев.
— Все. Завтра соберёмся у нас.
— Завтра у нас?
Он приподнялся на локте. Его глаза почти василькового цвета блестели сухим, жарким блеском. Доминика пугалась этого блеска.
— Толь, тебе нужно лежать.
— Ты сказала сама, что мне лучше, я чувствую прилив сил и такой подъём жизни, всё во мне всколыхнулось, всё жаждет действия, ум мой просит и молит работы, я живу, Ника, я весь нетерпение, я мечтаю, чтобы в этом деле, таком важном, была моя часть и помощь.
Он закашлялся и упал на подушки. Она в ужасе следила, как содрогается его грудь, клокочет в груди. Что делать? Вдруг опять хлынет кровь? Спаси, спаси, боже! Кто-нибудь, прибегите! Товарищи, где вы?
Она опустилась на колени и с болью глядела на него минуту, пять минут, вечность, не зная, чем помочь. Наконец он утих. Обошлось. От напряжения кашля на щеках у него выступили два резких алых пятна. Она встала с колен, осторожно приподняла его голову, на подушке остался мокрый след, она перевернула подушку.
— Отдохни, Толь, мой любимый, родной, мой единственный!
— Говори.
— Мой любимый, единственный.
Она вышла на цыпочках, считая, что он уснул. Ванеев с задумчивой улыбкой слушал её умолкнувший, а для него всё звучащий голос. Бывает так, в ушах звучит и звучит, не умолкает не слышная другим музыка. Ванеев повернул голову и стал глядеть в окно. Хочется, чтобы под окном качала ветвями плакучая берёза с шумными листьями. Чтобы шелестели листья.