Но если это фразистое сочинение столичной дамы — пустая мелочь и вздор, стоит ли и внимание на него обращать? Кто-то злобствует. Назовём кого-то Кусковой плюс супруг её и единомышленник, помещичий сын Сергей Прокопович, плюс два-три дворянских студентика — вот и все создатели кредо. Объявлять бой крошечной группке, которая не имеет и не будет иметь никакого влияния? Зачем?
Примерно такие мысли высказал Фридрих Вильгельмович Ленгник. Они спорили с Владимиром Ильичем о философии каждую встречу. Спорили в письмах. Из села Шушенского в село Тесинское и обратно слались почтой десятки мелко исписанных страниц, полных ума, доказательств, блеска и яда. Немало усилий потратил Владимир Ильич, чтобы обратить в истинную марксистскую веру сурового на вид человека с чёрной бородой, чёрными мрачными бровями, из-под которых внимательно взирали на мир угольной черноты глаза.
Владимир Ильич уважал ум, знания, честность Фридриха Ленгника и в спорах о философии неизменно припирал его к стенке. С Ленгником стоило спорить.
— Итак, объявлять ли бой?
Владимир Ильич ухватил пальцами проймы жилета, остро прищурил глаза. Резче прочертились морщинки к вискам. Надежда Константиновна с чуть дрогнувшим сердцем ждала.
Он никогда не говорил округло и размеренно. Горел, кипел. Тратил всю душу и страстность ума, убеждая.
— Стоит ли объявлять бой? Марксистское рабочее движение в самом начале. И уже народились противники в среде социал-демократов. В Германии опасный противник, критик марксизма Бернштейн, неоригинальный, трусливый. Опаснейший. Чем пошлее и трусливее проповедь, тем легче находит последователей. Проповедь Эдуарда Бернштейна — экономизм, как зараза, ползёт по Европе. Проповедь его — оппортунизм, то есть, господа хозяева, давайте нам маленькие, реформочки, и мы сами удушим свою революцию. Вот что значит оппортунизм! Наша российская Кускова и иже с ней всего лишь позорные повторители экономизма и оппортунизма Бернштейна. Оппортунизм растёт. Сбивает рабочих с пути. Вступать ли нам в борьбу? Всегда! Непременно! При любых обстоятельствах. Если не хотим потерять революцию.
«Верно, так и есть!» — думала Надежда Константиновна.
Она привыкла работать вместе с Владимиром Ильичем, делить его планы, обсуждать все его замыслы. Его сегодняшняя речь задолго до ермаковского сбора была глубоко ей известна. Но всё равно, слушая Владимира Ильича, она волновалась, горячее чувство благодарности и гордости поднималось в её груди.
В ссылке Надежда Константиновна ближе узнала Владимира Ильича. Узнала его простоту и сердечность. Никогда, никогда он не бывал сухим и равнодушным, никогда ни с кем не был небрежным. Внимательный, добрый, заботливый! Всегда яркий, неожиданный. Бесконечно интересно ей с ним!
Но как ни близко она знала Владимира Ильича, всякий раз, когда видела и слышала его на революционной трибуне, пусть эта трибуна дощатый стол в избе Ванеева, к её знанию Владимира Ильича прибавлялось что-то новое, особенное, значительное. Его энергия, сила, предвидение, доводы, его воля и талант заражали, покоряли снова!
«Я счастлива, что с тобой, Володя! — слушая его, повторяла про себя Надежда Константиновна. — Счастлива, что у нас одна цель, одно дело, что моя помощь полезна тебе».
— Дайте мне слово, — попросил Ванеев, вытягивая руку, сам весь подаваясь вперёд.
Доминика приподняла подушки, чтобы он лёг повыше. Он полусидел, у него раскраснелось лицо, он был молод и одухотворённо красив!
— Шесть лет назад мы, петербургские студенты, Глеб, Миша Сильвин, Зина Невзорова, ты, Старков, все мы читали Карла Маркса, запершись для конспирации в собственных комнатах. Приехал Владимир Ульянов. Поставил задачу: «Не сидеть по комнатам, запершись, надо, а идти к рабочим, вооружить рабочий класс революционной наукой, марксизмом, и тогда разбудятся непобедимые силы». Что это? Предвидение? Да. Мы должны предвидеть. Кредо опасно. Кредо — первый шаг российского оппортунизма. Если не остановим, будет второй, третий, десятый. Надо остановить. Мы обязаны не дать оппортунистам расшатывать революционные силы! Надо суровее их осудить. Ещё суровее.
— Я согласен, — коротко сказал Фридрих-Ленгник.
— Кроме того, что важно, — обращаясь к Ванееву, а говоря всем, продолжал Владимир Ильич, — важно заявить, что мы и наше направление, хоть нас и сослали в Сибирь, не умерли и не собираемся умирать, а, наоборот, собираемся жить и действовать.
Говорили Шаповалов, Кржижановский, Лепешинские, каждый хотел высказать своё слово согласия, и Владимир Ильич первым подписал протест против кредо.