Анна Ильинична поглядела на другое утро его документ с печатью и подписями департамента полиции, посовещалась с родными. Родные решили:
— Тут у тебя написано число, когда надо под арест являться, а час не написан. Давай-ка отдохни у нас денёк, ещё насидишься в тюрьме.
Прошка прожил на подольской даче день. Могли наползти за ночь тучи, мог хлестать дождь, хлопать ставнями ветер Не было туч. Не было дождя. Не было ничего, что хоть чуть омрачило бы Прошкин праздник. Было солнечное августовское небо. В саду сильно пахли разогретые солнцем флоксы, выся над клумбой сиреневые и розовые шапки. Слепили сверкающей синью быстрые извивы Пахры под крутыми берегами. Радостная малиновка свистела в кустах.
А в доме в маленьких комнатах с жёлтыми полами было чёрное пианино и книжные полки на длинных шнурах, тесно набитые книгами.
— Покопайся в книгах, — сказала Анна Ильинична, перехватив его жадный взгляд. — До обеда мы все заняты, а потом поговорим.
Она поднялась заниматься своим делами наверх, стуча башмачками по узенькой лестнице. Матери не было видно. Все разъехались и разошлись на службы. Прошка один, неловкий от нетерпения, принялся вытаскивать с полки книги.
Вытащил Бальзака «Отец Горио». «Пусть наша повесть и не драматична, в настоящем смысле слова, но, может быть, кое-кто из читателей, закончив чтение, прольёт над ней слезу» Он проглотил несколько страниц. Вздохнул. Отложил. Запомнил: «Надо достать, прочитаю».
Вытащил Толстого. «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Всё смешалось в доме Облонских».
Вытащил Лермонтова.
На него нахлынула прежняя страсть. Он завидовал этим книжным полочкам на длинных шнурах. Хватал книгу, пробегал страницу, перекидывался от начала к концу. Он забыл сесть и, не присаживаясь, простоял, не помня времени, у книжной полки. Счастливый день! Послышались шаги. Вошла мать.
Необъяснимо Прошка чувствовал силу и властность в этой маленькой седой женщине. Они сели. Она заговорила без вступлений, неторопливо, негромко о том, что его жизнь началась испытанием, несправедливостью, но не надо всё время думать об этом, не надо всё время жалеть себя, жалость к себе расслабляет человека, а надо жить мужественно и надо ясно знать основную задачу своей жизни.
Она говорила спокойными словами, как о самых обыкновенных вещах, а Прошка в изумлении думал: «И она, значит, тоже. Но ведь она старая, она музыкантша! Но у неё был сын Александр. У неё сын Владимир Ильин. И Анна Ильинична. И Дмитрий Ильич Вот какая она мать».
У Прошки в ушах звучала вчерашняя музыка. Он не смел попросить мать сыграть ещё. Чёрное пианино с барельефом Моцарта было закрыто. Но Прошке всё время слышалась музыка, под которую он шёл вчера от калитки с Анной Ильиничной через тёмный сад на свет лампы.
Счастливый день! Прошку любили. Заботились о нём. Давали советы, собирая в тюрьму и сибирскую ссылку.
А солнце двигалось к полудню. Постояло в зените, заливая зноем маленький садик подольской дачи, рисуя яркие квадраты на жёлтых полах, и стало клониться к западу. Счастливый день шёл к концу.
На первое время Прошка вёз с собой пять книг, подаренных Анной Ильиничной. На первое время, а там будет видно. Анна Ильинична говорила, прогуливаясь с ним по дорожке их подольского садика:
— Ты должен учиться. Смотри, чтоб из ссылки вернуться образованным и культурным рабочим, смотри у меня.
Она составила ему программу, что читать. Велела выучить иностранный язык.
— Не сможешь? Новости! Все могут, а он нет. Приедешь на место, оглядишься, тогда напиши. Рассказать тебе, каких я знаю рабочих?
Она не называла фамилий, но её знакомые рабочие много были повыше Прошки по культурному и политическому уровню.
— Не догнать мне их.
— Захочешь — догонишь.
Выползло из-за облака солнце, побежало лучом по полям. Что-то ровное, плоское, как огромное блюдце, блеснуло, засияло голубым и серебряным. Озеро. А вон деревня. Въехали в деревню. Остановились у трактира.
— Отдохнём, однако, часок.
Пока лошади задавали корму, Прошка пошёл по деревне размять ноги. Большая деревня, сибирская, с крепкими избами, высокими заборами. «И меня в такую же завезут на три года. А если там ни школы, ни учителя, ни одного политического, ни единой книги?» Ему стало жутко. Пока сидел в Бутырской тюрьме, ожидая этапа, потом в Красноярской пересыльной тюрьме, Прошка узнал политических. С ними было ему интересно. Потом их разлучили. По неизвестным причинам разослали в разные сёла. Опять он один.