«Не хнычь. Не жалей себя. Нельзя жалеть себя. Жалей других».
Тянется дорога. Мотает головой лошадёнка. Снова гора, да высокая, крутая. Прошка в жизни не видывал таких крутых гор.
— Что за гора?
— Думная.
— Отчего её так назвали?
Возница промолчал, и они пешком пошли в гору, держась за края телеги. Осилили перевал — влезли на телегу, возница щёлкнул кнутом.
— Задумаешься, как взбираться на неё, оттого и Думная. Но-о, ты!..
После Думной горы вдалеке на горизонте поднялись слева могучие великаны хребты. Вот они, Саяны, в сверкающих ледовых шапках, с ползущими вниз по расселинам синими тенями и резкой белизною снегов. Вот она, Сибирь. Её великанские горы, неприступная тайга, рыжие осенние степи. Узкая речонка в низких течёт берегах. Вдруг Что это? На развилке дорог верстовой столб. На столбе надпись крупно намалёвана чёрным:
«Село Шушенское, 12 вёрст».
У Прошки ёкнуло сердце. Куда им ехать? Мимо по тракту? Или просёлочной дорогой на Шушенское? Он зажмурился, у него бухало в ушах и в груди, словно в колокол били.
— Но-о, сытая! — понукал возница.
«Сворачиваем», — почувствовал Прошка. Приоткрыл глаз. Свернули. «Едем в Шушенское».
За Прошкину жизнь случилось с ним два чуда. Первое: в Подольске нечаянно набрёл на Ульяновых. Второе сейчас: в двенадцати верстах село Шушенское.
Анна Ильинична сказала: «Брат живёт в Шушенском. Может, не так далеко тебя ушлют, может, удастся встретиться».
— В Шушенское нам зачем? — стараясь не выдать душевный переполох, притворно безразлично спросил Прошка возницу.
— Поздно из городу выбрались. Заночевать, однако, придётся, — буркнул возница.
«Вот человек, молчун. Может, горе у него, оттого и молчун. Может, жена у него больная, оттого и буркает. Или сибиряки все такие? Природа у них суровая, и они суровые. Зато надеяться можно, не выдадут. На суровых иной раз вернее надежда, а ласковый иной раз затем и ласков, что двух маток сосёт».
Прошка бросил наблюдать за окрестностями, глядел и не видел, голова его была занята мыслями о том, как бы перехитрить возницу и улизнуть к Владимиру Ильичу, когда они остановятся в Шушенском на ночёвку. Может, возница не будет против. А если не пустит? «Не велю, и всё». Имеет он право не велеть? Ничего Прошка не знал. Тёмный, политически необразованный Прошка. Немало перечитано книг, а ничего не смыслит в практических делах, хоть и рабочий класс, а не смыслит.
Жизнь научит, однако. На то и жизнь, чтоб учить.
— Т-пр-р-ру! — остановил возница кобылу возле заезжего двора. Кобыла подобрала хвост, повесила морду. Пока возница распрягал кобылу, предъявлял кому-то Прошкино проходное свидетельство, пока босая толстопятая баба в сборчатой юбке вздувала самовар в постоялой избе с широкими лавками и русской печью, живой от тараканов, Прошка томился, не зная, как подступить к молчуну-вознице. А вышло всё просто.
— Ступай, — по первому слову отпустил Прошку возница.
Что не отпустить? Чего ему опасаться? Отсюда не убежишь, из села Шушенского, в шестистах верстах от железной дороги, а тем более в осеннее время, когда туманами дымятся Саяны, неприступно гудит и воет тайга, рыщут волки по дорогам. Куда побежишь? Течёт река Шуша вдоль села Шушенского. Дальше Шуши Саяны. Дальше Саян край света. Не убежишь.
— Где тут ссыльный живёт? — спросил Прошка на улице первого встречного.
— Какого тебе? У нас они не переводятся. Наша местность для них в самый раз.
— Ульянов Владимир Ильич.
Прошке показали тихий проулочек. В конце проулка, предчувствуя зиму, застывая, мелея, течёт река Шуша. Над самой Шушей Прошка увидел дом. И заметил крылечко с двумя деревянными столбами вроде колонн. И заметил во дворе беседку, увитую коричневой, уже зачахшей от осенних морозов листвой. Прошка не знал, что эту круглую беседку собственноручно сделал Владимир Ильич, но беседка ему понравилась. И даже чем-то смутно напомнила подольскую дачу. А навстречу ему шла девушка с коромыслом, чуть сгибая плечи под полными вёдрами. В одном платье, несмотря на холод, в полушалочке, круглощёкая, синеглазая, крепенькая. Улыбка сбежала с лица Паши при первом вопросе:
— Здесь Владимир Ильич Ульянов живёт?
Паша помнила Жандармы тогда вломились среди ночи. На плечах у них были погоны, револьверы в чёрных кобурах у пояса. Паша перепугалась, когда без спросу, грохоча сапогами, полезли они в комнату Владимира Ильича. Женька вздыбила на загорбке шерсть и завыла. Елизавета Васильевна села на деревянный диванчик и, глядя на закрытую к Владимиру Ильичу дверь, молча курила одну за другой папиросы. У Паши стучали зубы: дз-з-з-з.