— Полы жёлтые, как зеркало блестят! На столе скатерть с бахромой. В каждой комнате книги на полочках. А ваша мама, Мария Александровна, играла весь вечер на чёрном пианино такую душевную музыку не стерпишь — заплачешь!
Четыре года Владимир Ильич не слышал музыки. В детстве и юности каждый вечер в доме была мамина музыка. Как недостаёт ему музыки!
— У Марии Александровны белые волосы, белые-белые, а на волосах кружевная наколка.
— Значит, на подольской даче был праздничный вечер, у Марии Александровны все собрались, — заметила Надежда Константиновна.
— Не знаю уж, все ли Пожалуй, что все. Говорят, одного Володи, вас то есть, Владимир Ильич, не хватает. Мария Александровна говорит: «Когда-нибудь увижу я, чтобы все мои дети сели вместе за стол? Доживу, говорит, до такого я дня или нет?» Дружные ваши родные. Хорошие люди ваши родные. И про вас вспомнили, Надежда Константиновна!..
— Видно, вы сами хороший человек, товарищ Прохор, — сказал Владимир Ильич.
— Володя, не остаться ли нам переночевать в Ермаковском? Поговорили бы вволю, не торопясь? — спросила Надежда Константиновна.
— Нельзя, Надюша. Ты не очень здорова. И коня только до нынешнего вечера наняли.
Словно услышав, что речь о нём, буланый конь взял с места и бодро пошёл.
— Тпру! Тпру-у! Вот что, товарищ Прохор, скажите ещё поскорее, а Дмитрия Ильича вы видели? Как он? Здоров ли он?
— Дмитрий Ильич! Вот он, Дмитрий Ильич! Вот он свой шарф мне подарил на дорогу. Не он, а Мария Александровна дала. Возьмите, говорит, на случай морозов, Мити нашего шарф. Пощупайте, тёплый-то, повяжешь на шею, будто в печку влез.
Владимир Ильич пощупал шарф на Прошкиной шее, похвалил: верно, тёплый. Значит, ничего, здоров Дмитрий Ильич? Надежда Константиновна потянулась, тоже пощупала. Надежда Константиновна поинтересовалась сестрой Владимира Ильича Марией Ильиничной. Она её называла Маняшей.
— Сурьезная Мария Ильинична. Сидит в качалке, весь вечер молчит и молчит. Не знаешь, как и подойти. Изо всех Ульяновых неподступная.
— Что это? — удивился Владимир Ильич.
А Надежда Константиновна сказала:
— Должно быть, забота какая-то была у неё. Маняша необыкновенно сердечный человек и отзывчивый. Сверлит её, кем в жизни ей быть. Я в её годы тоже металась. То в сельские учительницы хотела идти, да места не нашлось. То поступила на курсы, то бросила курсы. Смысл жизни искала. У Маняши сейчас та же пора, юность!
Зато о своей спасительнице Анне Ильиничне Прошка рассказал целую поэму. И какой у неё голос весёлый и звонкий. И какая простая она. Об уме говорить не приходится. А глаза будто вся душа из них смотрит.
Владимир Ильич внимательно слушал, улыбаясь. Да ласково так. Был бы брат старший у Прошки, с такой вот улыбкой, наверное, слушал бы.
— Вы наблюдательны, товарищ Прохор, — сказала Надежда Константиновна. — А вы сами откуда?
Отчего-то, из какой-то стеснительности Прошка не стал подробно описывать свою жизнь, таким чудесным и удивительным образом связанную с Владимиром Ильичем и всеми Ульяновыми. Может быть, он не стал подробно рассказывать о печатании книги Владимира Ильича в типолитографии Лейферта, о петербургском знакомстве с Анной Ильиничной, о кружке Екатерины Кусковой, где готовилось её злое и фальшивое кредо, обо всём, что с ним было, оттого что короток осенний день, хмуро осеннее небо, а дорога далека и стовёрстный, глубокий, мощный гул стал докатываться из тайги, где ветер лишь тронул макушки дерев, и они отозвались. Пора Владимиру Ильичу с Надеждой Константиновной ехать.
— Питерский рабочий я, печатник, — только и сказал Прошка.
— Молодой и уже печатник! — похвалила Надежда Константиновна.
— Слушайте, товарищ Прохор, — сказал Владимир Ильич. — Сегодня у нас горький день. Мы похоронили товарища, который отдал рабочему классу и делу всю свою жизнь, очень талантливую. Вы пришли в этот день как будто на смену ему. Очень это серьёзно. Нелегко вам будет в ссылке. Но здесь в Ермаковском хорошие ссыльные люди. Главное, время зря не теряйте, учитесь. Я вам советую, составьте программу и план на каждый день.
Он тоже советовал Прошке учиться, как Анна Ильинична.
— Приезжайте к нам в Шушенское, — позвала Надежда Константиновна.
Владимир Ильич влез в двуколку, взял вожжи:
— До свидания, товарищ Прохор, бодрее живите. В случае чего, дайте знать. И приезжайте.
Надежда Константиновна махнула на прощание муфтой. Прошка глядел вслед им, пока было видно.
И вернулся в село. Одна мысль его занимала. На кладбище, кроме Владимира Ильича, Прошка почти никого из людей не запомнил. Но одного всё же выделил. Высокого, гибкого парня с незагорелым лицом. Тонко выписаны чёрные брови, на висок упала светлая, с рыжеватинкой прядь.