— Читай.
— «Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях» Думаешь, простой это был Сокол? «Я знаю счастье!.. Я храбро бился!..» Вот он какой. Это так говорится, что Сокол, а на самом-то деле.
— Не объясняй. Сам пойму.
— «Блестело море, всё в ярком свете, и грозно волны о берег бились» А то ещё «Старуха Изергиль» есть, тоже стоит почитать.
— Пойдём скорее, давай мне Максима Горького. Или погоди. Скажи, ты мог бы жить без цели, просто так, день за днём? Ну, денег заработать побольше, одежду справить получше, а других целей нет, мог бы?
— Дурь какую ты спрашиваешь! Если я революционер и политический ссыльный, как же мне жить без цели? На чёрта мне деньги. Моя цель — свержение царя и капитализма и…
— Тише, тсс! Понял. У меня такие же взгляды. Я тоже за это. Когда у нас кончится ссылка, уедем домой, буду тебе постоянно писать. Знаешь, как приятно получать в ссылке письма! Отцу не так часто пишут, а Ульяновым с каждой почтой ворох писем притащит почтарь. Я нарочно хожу поглядеть, как они радуются. Владимир Ильич распечатает конверт, быстро-быстро забегает глазами по строчкам. Сам бородку пощипывает.
— Леопольд, ответь, только полную правду. Какой он человек?
— Не знаю даже, как тебе отвечать. Не знаю, с кем его сравнить. Какой-то он сказать мало, что хороший. Особенный он.
— Понял. Раньше я людей разделял: есть люди обыкновенные, а то редкие есть. Редких-то раз-два — и обчёлся. А есть.
— Ты «Коммунистический Манифест» читал?
Наступил момент посрамления Прошки. Прошка мог бы соврать. Не захотелось соврать. Слышать слышал о «Коммунистическом Манифесте», а читать — нет, не читал.
— Не читал? — по слогам, в преувеличенном ужасе, проговорил Леопольд. — А первый том «Капитала»?
— Не читал.
— А…
— Ладно выспрашивать. Что ты привязался выспрашивать? Откуда мне запрещённую литературу добывать было, когда я за решёткой сидел? До тюрьмы что библиотекарша даст, то и читаю. Теперь примусь навёрстывать.
— Здесь, в Ермаковском, есть ссыльные Сильвин, Лепешинские. Владимир Ильич всегда о них говорит. Вот, говорит, замечательно образованные люди! Ещё у Владимира Ильича есть один товарищ, Глеб Кржижановский, так тот всё на свете знает, о чём ни спроси! Вот слушай, что с польского перевёл. Мой отец говорит ему, а он переводит:
Тсс, тише, что это я на улице запел? А то ещё Ленгник есть, чёрный такой, бородатый, шахматист исключительный, суровый такой, он в Теси живёт, село Тесинское отсюда за семьдесят вёрст. Все товарищи Владимира Ильича. Мой отец говорит, с такими товарищами не пропадёшь. Прохор, хочешь дружить?
— Хочу.
— Если друзья, делить всё — и неудачи и радости. Ничего не утаивать, до конца, что есть на душе. Друзья? Навек?
— Навек.
— Вот и здорово!
Они дошагали до конца села, и давно вернулись обратно, и снова шагали в конец села и назад. Между тем наступил вечер. Жёлтенькие огонёчки неярко засветились в некоторых окнах. А некоторые окна затворились ставнями, и избы стали немые и тёмные. Погодите, а Прошкина изба где? Батюшки, не заблудились ли мы? Ночь на дворе. Хозяйка, бабка Степанида, запрётся — поди достучись. А стучаться куда? Прошка всего и запомнил, что изба в два окошка, никаких других примет не запомнил.
— Идём ко мне ночевать, ляжем вместе, поговорим, — позвал Леопольд.
А писарь? Бабка Степанида завтра побежит, нажалуется писарю, чтобы не своевольничал с первой же ночи. Надо свою избу разыскать, вспомнить приметы. Два окна. Тесовая крыша. Дощатый забор. Рябина за забором. Длинная, одна-одинёшенька, с необломанными кистями. Бабка Степанида бережёт, пока ягоду морозами схватит. А вон глядит через забор, вон рябинушка. И изба в два окошка. Тут я и живу. И калитку бабка Степанида не заперла, дожидается Прошку.
Лампы у бабки Степаниды нет, сидит с камельком, зажжённым на шестке костёриком. Дым от костёрика утягивает в печную трубу. Прыгают от камелька тени по стенам, качается бабкина тень, сутулая, косматая, как ведьма. Странным всё это кажется Прошке, словно читает книжку про чужую жизнь.
Бабка с укорами:
— Шатун непутёвый, с первого дня за шатанье взялся! Мало шатун, он ещё и дружка с собою привёл. Развесёлая пойдёт у нас жизня. Уморишь ты меня с такой жизней, однако. Не надо мне шатунов, ступай с квартиры долой!