Нет, он шёл. В шубейке нараспашку, обмотав шею шарфом (Дмитрия Ильича тёплым, в клетку шарфом), шагал. «Не хочу таить, Леопольд, ты уедешь, а я её люблю».
Шагал по аршину, размахивая руками. Чем дальше тише. Возле избы вовсе стал, словно чего-то надеясь дождаться. Постоял, не дождался и вошёл в сени не очень смелыми шагами. Из избы неслись возгласы. Там спорили голоса. Женский, плачущий:
— Сил нет больше терпеть. Устала я. Матка боска, кеды будет конец?
Мужской, неуверенный, стараясь бодриться:
— Текла, Текла, семья твоя при тебе, дети здоровы, муж не в тюрьме запертой, а нынче и вовсе на воле, не гневи свою матку боску, нашлёт настоящей беды.
Женский, сердясь, негодуя:
— Это ль не беда? Смеёшься, муженёк? Смейся над моими словами.
Мужской:
— Текла, Текла, тебе легче, что плачешь.
Прошка стукнул в дверь и рывком отворил. Что у них! По всей избе валяются вещи, тряпки; наполовину полный одежды стоит раскрытый сундук, вязки тугих оранжевых луковиц, ящики — пустой и с посудой, переложенной сеном; опрокинутый табурет, печные горшки на полу, приставленный к оконной раме кверху рогами ухват, и посреди этого столпотворения мужчина и женщина. Он с запорожскими усами, как на картине Репина, только очень уж истомлённый и сумрачный; она бледнолицая, чернобровая, из глаз так и брызжут гневные искры — Прошка мгновенно узнал мать Леопольда. По лавкам расселись мальчишки и девчонки разных возрастов (что-то много, показалось Прошке), серьёзные, с ломтями посоленного хлеба.
— Дзень добрый. Чего пану тшеба? — спросила мать, с вызовом подперев бок кулаком: «Ну, беспорядок, ну, бедность и ребят орава, ну и что? Мы не жалуемся, а вас не просим жалеть». — Пану тшеба наш старший сын Леопольд? — Повела плечом: — Там.
Прошка шагнул за перегородку в другую половину избы. Леопольд копался там в ворохе книг. Что-то прибитое было в нём. Нервно подрагивали ноздри тонкого носа. Увидел Прошку, опустились руки.
— Несчастье. В Польшу не едем.
Им отказали в пособии. Без пособия не доехать до дому. Насмеялись над ними. Когда мать поднялась из Лодзи в Сибирь к отцу со всеми ребятами, начальство сулило, на обратную дорогу будет пособие, закон есть такой. Владимир Ильич писал им прошение. Владимир Ильич знает законы. Их обманули. Разве бы мать бросила дом? Э! В доме ли дело? Полуподвал из двух комнатушек. У них Польша была. Вся Польша принадлежала Проминским, родина, Лодзь с фабричными и заводскими гудками. По утрам гудки ревели, пели, как трубы. Как оркестр медных труб, у каждой свой голос, то высокий, то низкий, призывный; многоголосо сзывали фабричные гудки народ на работу, улицы заливало рабочими куртками. Леопольд мечтал быть с лодзинским рабочим классом! Там его Польша. Истоптанная чужими солдатскими сапогами, негнущаяся. Домой, домой! Ах, тоска…
— Матка боска, да я ж совсем потерялась с этим нашим добром! — слышалось из той половины избы. — Ян мой милый, скажи хоть ты, брать нам ухват или може пусть остаётся?
— Давай книги связывать, — хмуро бросил Леопольд.
У Прошки не повёртывался язык спросить, куда они уезжают. Неизвестно отчего, Прошка чувствовал перед Леопольдом вину.
Книг не так было много. Вот эту подарил Владимир Ильич. И эту! Вся душа всколыхнулась у Прошки при виде пёстренькой, с коричневыми наугольничками книги, точь-в-точь как та, петербургская, которую когда-то с таким волнением он проглотил в одну ночь! «Школьные товарищи. Сочинение Эдмондо Де Амичиса. Перевод с итальянского» Вот где он её снова нашёл, эту добрую книгу. Сразу встали перед глазами Ульяновы, все, с кем встречался. В душе вспыхнуло то небудничное, чистое, что всегда поднимали в нём встречи с Ульяновыми. Нечастые встречи, а вся Прошкина жизнь просветлена и пронизана ими.
До позднего вечера в избе Проминских была суматоха. Никто не знал толком, что делать, за что браться.
— Матка боска, пропадаю, совсем пропадаю!
Однако с появлением Прошки у пани Теклы прибавилось энергии. Прошка живо заделался её главным помощником. Упаковывал, заколачивал, связывал. Пани Текле оставалось командовать.
— Забивайте ящик с посудой, пан Прохор! А ухват возьмём. Что за жизнь без ухвата? И борща не сварить без ухвата. Леопольд, куда ты мою юбку суёшь? Матка боска, да это ж та самая юбка, которую я надевала, когда ходила в Лодзи молиться в костёл. Ян мой милый, може, найдёшь еднэ мейсце для моей праздничной юбки? Зося! Броня! Стасик! Тащите от печки чугун. Как мы его повезём, этот великий чугун! Нет, я умру Матка боска!