Настали сумерки. В сумерки за Прошкой заехал доктор Арканов.
— Пан Прохор не останется нас проводить? — увидев под окошком возок, огорчилась мать Леопольда.
— Ты не останешься? — надменно и просительно уронил Леопольд.
И Прошка сочинил доктору сказку, что писарь отпустил его в Шушенское на столько дней, сколько душе пожелается.
— Исключительный случай, — удивился доктор, но спорить не стал и уехал один.
— Пан Прохор, зашивайте мешок, — снова принялась распоряжаться Текла Проминская. — А ты, Леопольд, будто чужой человек, будто чужое тебе наше добро.
— Мама, не надо! — поморщился он.
В последний раз сели Проминские ужинать за шушенский стол. После ужина детей сморил сон, улеглись где попало, по лавкам, на печке.
«Леопольд! Неужели так и не поговорим напоследок?» — молча спрашивал Прошка.
Отец набивал трубку, долго приминая пальцем табак. Давно уже набита трубка, а он всё тычет пальцем, всё уминает табак, а думает не о трубке, совсем о другом.
Чу! Шаги в сенях. Пришли. Пришли всё-таки! А как же ты думал, товарищ Ян Проминский? Неужели ты сомневался?
— Пани Текла! — с чувством восклицала Надежда Константиновна, держа и любовно гладя обе её руки. — Пани Текла! Столько милого с вами уходит, пережитого вместе. Серьёзного, и невесёлого, и радостного. Целая полоса жизни уходит.
Бурно, больно забилось сердце у Прошки. Еще не увидя, он знал: Паша здесь. Она была в жёлтом дублёном полушубке, в цветной шали и нестерпимо грустной показалась Прошке в этой яркой одежде. Стала у порога, засунув руки в рукава, и простояла не двигаясь, без улыбки и слова, пока Надежда Константиновна и Владимир Ильич прощались с Проминскими.
— Итак, завтра навсегда прощай Шушенское, — душевно говорил Владимир Ильич. — Удастся ли встретиться? Удастся или нет, спасибо за дружбу, товарищ Ян. За охоту, за песни, за Первое мая. Помните, как весело мы встречали Первое мая с красными флагами? За вашу революционную стойкость спасибо.
— Дзенькуе, Владимир Ильич. А что, Владимир Ильич, — потягивая запорожский ус, сказал Ян Проминский, — не по нашему обычаю у нас свидание идёт. По нашему обычаю так.
Он тихо запел глуховатым низким голосом:
Владимир Ильич подхватил, вполголоса вторя:
Почти шёпотом Надежда Константиновна:
Леопольд вытянулся, словно давая присягу, и негромко, чётко, отрубая слова, запел:
Мороз прошёл по коже у Прошки от их тихого пения, от их слов, похожих на клятву.
— Не забывай, Леопольд! — сказал задумчиво Владимир Ильич, когда кончили петь.
— Никогда!
Владимир Ильич с Надеждой Константиновной простились, ушли. Паша пропустила их из избы. Молча, в пояс поклонилась матери и отцу Леопольда. Прошке чуть кивнула откуда-то издали. Растерянный, смятый, стоял Леопольд, словно ураган над ним пролетел. Опомнился. Загрёб в охапку треух, дошку и — вон.
— Яка ясна паненка, — сказала мать с мечтательной улыбкой. — Нашего сына старшого ясна паненка.
Отец промолчал, приминая пальцем в трубке табак.
— Что за люди Ульяновы! — сказала пани Текла. — Есть ли ещё на свете таци добжи людзе, нови людзе?
Леопольду и Прошке постелили в той половине избы на полу лоскутное одеяло, бросили под головы чью-то одежонку. Прошка лёг. Укрылся шубейкой.
Белая полная луна висела в окне. Лила смутный свет белая от лунного снега беззвучная ночь. Суматошный сегодняшний день колесом вертелся в голове. Высились перед глазами осыпанные снегом сосны тайги, подпирая вершинами утреннее синее небо. Зимний лес, величавый.
Леопольд поднялся рывком, сел, обхватив колени руками.
Вдруг всё сменяется. Духота, теснота, шум, мусор избы. Надрывный зов пани Теклы в ушах: «Пан Прохор, зашивайте мешки!» Паша у порога в жёлтом дублёном полушубке. «Вихри враждебные веют над нами» Паша так и простояла без слов. Как долго не идёт Леопольд! И с Леопольдом за весь день ни о чём не сказали. Он, как лунатик, слепо и чуждо бродил по избе. Как долго он не идёт! Белая луна отодвинулась от окошка. Углы в избе потемнели. Слышно, прокричал петух во дворе.