Сначала, после колоколов, слышно было лишь тишину. Теперь Владимир Ильич различал много звуков: щебет какой-то красногрудой птицы, перелетавшей с ветки на ветку в саду и следившей за ним чёрными глазками; жужжание пчёл над цветами; плеск воды о валун; шелест листьев; казалось, даже вздох лепестка, падающего с яблони. Владимир Ильич шёл мимо садов. Порой садовая изгородь подступала к самому краю обрывистого берега, и тогда, цепляясь за траву или ветки кустарника, он с юношеской ловкостью одолевал преграды.
Красногрудая птица продолжала следить за ним чёрными бусинками, прыгая в ветках и щебеча.
— Спасибо за компанию! — улыбнулся Владимир Ильич.
Как недостаёт Нади, особенно в это чудесное утро!
В Шушенской ссылке были две полосы: до приезда Нади и после. До: работа, чтение, письма из дому, изредка встречи с соседями по ссылке — Кржижановским, Старковым, беседы с крестьянами, снова письменный стол, одиночество и ожидание. После: та же работа и счастье, оттого что рядом она.
Однажды они пошли побродить по окрестностям Шушенского. Выдался жаркий день мая, как сейчас в Пскове. Владимир Ильич прихватил бурнус и платок Надежды Константиновны.
— Эк вы навьючились! Ни тучки на небе, — удивилась Елизавета Васильевна.
Она была смешлива и постоянно подшучивала над Владимиром Ильичем, считая его человеком, не приспособленным к быту.
Может быть, так. Но что касается бурнуса, дорогая Елизавета Васильевна, надо знать непостоянство сибирского климата! В полчаса навалится с севера ветер, сам Ледовитый океан подует холодным дыханием, — глядишь, а вместо носа сосулька.
— Ох уж ваша Сибирь!
Надина мать называла его старожилом села «Шу-шу-шу». Большого волостного села, растянувшегося версты на две по плоской низине. Хибары бедноты и переселенцев отодвинуты в проулки, где не просыхает грязь по колено, а на главной улице выстроились кулацкие избы, срубленные из пихтовых, железной прочности брёвен. Заборы дворов как крепостные стены. За заборами стонут журавли колодцев, хрипло гавкают цепные псы. Возле шинков в базарные дни пьяные драки.
А помещения для школы в Шушенском нет.
Владимиру Ильичу казалось: как ни старается Надя храбриться, её страшит с непривычки это угрюмое, глухое село.
Она вышла на улицу в беленькой кофточке, заплетя волосы в тугую толстую косу.
Шушенские бабы, пожалуй, осудят. Замужней женщине не полагается носить девичью косу.
Удивительно, до какой степени Надя равнодушна ко всякого рода условностям! Просто не понимает их. Как дитя!
Владимир Ильич засмеялся.
— Что? — спросила она, улыбнувшись в ответ.
Он вёл её к Шуше — неказистой речонке с низкими берегами, заросшими тальником, где водились дикие утки.
— Симпатичная речуха, ей-ей! — жизнерадостно говорил Владимир Ильич. — В давние времена на юге Енисейской губернии и здесь, при впадении Шуши в проток Енисея, жил народ динлины. Динлины и дали речушке имя «Шу-шу», что означает слияние двух вод. Не правда ли, славно?
Владимир Ильич без конца вспоминал местные бывальщины, придававшие поэтическую окраску неприветливым сибирским краям, где первое время чувствуешь себя всё-таки очень заброшенным, очень!
— Зато зимой, когда всё покроет снегами, засеребрится инеем тальник над Шушей.
Она остановилась, побледнев от волнения.
— Пусть рудники, вечная мерзлота, Северный полюс — нигде я не унывала бы вместе!
— В таком случае здесь-то уж и вовсе недурно! — воскликнул Владимир Ильич. — Здесь-то уж совсем хорошо! Особенно, когда забредёшь на такой необитаемый остров.
В самом деле, они попали на остров. Расшатанные лавы привели их через речонку на продолговатую луговину, вытянутую между «двумя водами» — Енисея и Шуши. Левый берег Енисея приподнялся, как бы обнося остров валом, а за ним, вдалеке, высились Саяны.
Обычно над Саянами клубился туман. Или, перевалившись через горные гребни, вдоль отрогов ползли сизые тучи, роняя по склонам клочья дымящихся облаков.
Или стояли недвижно, накрыв вечные ледники тяжёлыми шапками.
Сейчас словно раздвинуло занавес, и Саяны открылись от подошвы до вершин, облитых серебряным снегом.
— Как торжественны! — сказала Надя.
А цветы! Зелёный островок весь расцвечен кусточками крупных синевато-лиловых цветов, которые Надя приняла за тюльпаны, удивившись, что они запросто растут на лугу. А это всего-навсего обычные луговые цветы со смешным названием «пикульки». Владимир Ильич положил бурнус в траву и побежал рвать пикульки, что было не так-то легко, потому что их длинные стебли крепки, как проволока, а корни ушли вглубь, цепко ухватившись за землю. Он нарвал целый ворох пикулек, изрезав руки острыми, как осока, листьями.