Вот какое следствие вела молодая особа в сиреневом платье, пока позади неё не раздался внушительный голос:
— Природой любуетесь, Елизавета Юрьевна?
Мужчина лет сорока, полный, розовый, с толстым носом, русой бородой, разделённой на два острых клина, и щегольски подстриженными усиками, подходил к ней, одетый пёстро и заметно — в клетчатые брюки желтоватого тона, светлый жилет, пиджак цвета горчицы; бриллиантовая булавка держала белый шёлковый галстук, два перстня с бриллиантами красовались на волосатых пальцах.
— Природой любуетесь?
Да. Такие прекрасные виды.
— Виды прекрасные. А я, признаться, вздремнул. Дела собралось перед дорогой. Ночью почти что не спал.
— У вас всегда много дела.
Такое моё назначение. У каждого своё назначение. Ваше — украшать жизнь.
— Комплименты говорите, Пётр Афанасьевич, — не потупляя глаз, видно привыкшая к его комплиментам, ответила она.
— Не комплименты, а сущая правда. Сущая правда, и доказывать нечего. А здесь побогаче бы надо, жемчуга сюда просятся.
Он потянулся пальцем к её тоненькой шейке с простеньким медальончиком на ленте. Она отстранилась. Невольно кинула взгляд в сторону, где разговаривали брат и сестра. Ушли. Никого не было на палубе.
— Скромница, Елизавета Юрьевна.
— Вы знаете, я не люблю.
— Скромница. И славно. Одобряю. Надоели разные сами виснут, тьфу! А вы всё молчите, — пытливо сказал он.
«Верно, — подумала Елизавета Юрьевна, — молчу. Не знаю, о чём говорить, совершенно не знаю, как дурочка».
Солнце коснулось её руки. Волга повернула, и солнце пекло теперь эту сторону палубы, накалило обшивку.
— Вам не полезно на солнце, — сказал Пётр Афанасьевич.
— Почему?
— Вам нехорошо загорать. Надо беленькой там показаться, во всей вашей красе.
Она вспыхнула и нахмурила брови.
— Батюшки мои! Ха-ха-ха-ха! — весело разгремелся он. — Как вам серчать-то к лицу!
— Я думаю, что всё это напрасно, эта поездка, — хмурясь, сказала она.
— И совсем не напрасно, Елизавета Юрьевна. Разве вам не нравится прокатиться по Волге?
— Нравится, но…
— А давайте без «но». Боитесь, что встретят плохо?
— Боюсь? Нет. Ведь я с вами, — сказала она.
— Вот умница, милая вы моя, ответит-то, как королева.
— С вами не боюсь, но всё равно неприятно, будто на выставку еду.
— С вашей красотой никакие выставки не боязны. Хоть каждый день, только славы прибавится. Что же, обедать пойдём, Елизавета Юрьевна? Прошу.
Он подал ей руку. Но палуба была тесна и, сделав неловко два шага, он вынужден был пустить её вперёд, сам пошёл сзади, улыбаясь довольной улыбкой, глядя на её узкие девичьи плечи, тонкую талию и волны оборок на подоле.
Обед был в разгаре. Места в салоне почти все были заняты. Официант, изгибаясь, проводил Петра Афанасьевича к оставленному для него столику на две персоны возле окна. Не поднимая глаз, Елизавета Юрьевна увидела за соседним столиком Анну Ильиничну с братом и матерью. «Значит, судьба мне с ними познакомиться», — подумала Елизавета Юрьевна. Такая в голову ей засела фантазия. Так как фантазии наши никто не в силах разгадать, мы вольны воображать что хотим, улетать в поднебесье, опускаться на дно океанское, любить кого пожелаем.
«Если бы Анна Ильинична была моей сестрой, такая милая, — фантазировала Елизавета Юрьевна, расправляя сиреневое платье и усаживаясь спина спиной к ней. — Звала бы меня Лизой. Никто на свете не зовёт меня Лизой, кроме подруг, а теперь и подруг не осталось. А что, интересно, как бы она посмотрела на мой жребий?»
Она придвинула стул насколько возможно ближе к соседям и навострила уши, намереваясь подслушать, о чём они говорят.
— Балык, икра свежая, салат из дичи, — заказывал Пётр Афанасьевич.
Она прислонилась к спинке стула и услышала позади себя немецкую речь. Долетали обрывки фраз. Она не всё слышала, но всё же различила, что речь идёт об оставшихся дома: как жаль, что с ними нет Маняши, Мити и Марка, а то уж совсем было бы всё хорошо, и как приятно плыть по Волге, и не будем думать о том, что впереди скоро снова разлука.
— Мамочка, — услышала Лиза мужской голос за тем столиком, быстрый, немного с картавинкой, — буду всё это время пользоваться твоим и Аниным обществом, чтобы упражняться в немецком.
— Теперь тебе особенно важно владеть в совершенстве немецким, — сказала сестра.
— Прошу вас, Елизавета Юрьевна. — Пётр Афанасьевич предлагал ей салат, должно быть, довольно давно, глаза его спрятались в щёлки и недоумённо глядели, маленькие и тёмненькие, почему-то напоминая ежа. — Задумались?