Это было сказано в утешение, тот, кто сказал, сам потерял близкого человека.
Мария опустила голову, чтобы скрыть, что ее это не утешило. Она думала: "Можешь оставить себе своего Бога, Урсула. Своего Бога - школьного учителя".
Урсула сказала, что молилась за нее.
Мария заставила себя сказать "спасибо", потому что знала, что Урсула отдает ей все, что у нее есть; и что, по крайней мере, одной из причин, по которой она здесь сидела - такая нервная, с заплаканными глазами и одетая во все нарочито черное, - было желание поддержать Марию.
Но в эту ночь Мария не стала принимать снотворное, она лежала на кровати и размышляла.
Размышляла о том, что не может поверить, будто есть какой-то смысл и уроки.
Дует сильный ветер, думала она. Ветер должен дуть. В этом ветре нет никакой любви, он просто играет. Испытывает все новые комбинации. Поэтому люди должны быть смертны. Они были созданы, чтобы умереть, чтобы ветер мог неистовствовать, объезжать все новых лошадей.
Конечно, ветер создал людей по своему образу и подобию: ненасытные, любопытные, эгоистичные, производящие, одержимые идеей своего продолжения. Человека ведет ветер, ветер был и в ней, одновременно знакомый и непонятный, близкий и чуждый.
Но ветер не думал о человеке, он думал только о себе самом.
Урсула молится за меня, вопреки этому ветру. О чем она просит своего Бога для меня?
Господи Боже, дай Марии понять смысл жизни и смысл смерти?
Но Мария не хочет ничего понимать. В смерти ее ребенка не может быть никакого смысла.
И все же уже на следующее утро Мария послала открытку с цветочками: "Дорогая Урсула, спасибо за участие и поддержку в нашем горе".
* * *
- Оставь это, тебе будет только хуже, - сказал ее муж.
Он так говорил уже много раз с тех пор, как Мария достала с чердака коробку.
Это была большая коричневая картонная коробка, в которой лежали все Инины старые вещи.
Сначала Мария их только перестирала и погладила. Все должно быть тщательно выглажено, каждая складка и каждый уголок воротничка. Если вдруг обнаруживалась какая-нибудь дырочка, ее надо было залатать.
Огромные кучи одежды - все было сохранено. Одежда пропитана воспоминаниями, образами. Мария часами сидела, обложив себя со всех сторон этими вещами.
- Разве это может помочь тебе? - сказал муж. - Ты только мучаешь себя.
Мария покачала головой.
По ночам она тоже подолгу рассматривала содержимое коробки. Устанавливала разное освещение, изучала цветастые узоры, фасоны, смотрела на одежду, словно это был кто-то живой.
Она вспоминала старое лоскутное одеяло своей бабушки; как эти мягкие разной формы лоскутки были для нее целым царством. Волшебная сказка, в которую можно было соскользнуть взглядом, когда чувствуешь себя пустым и покинутым.
Теперь таким же взглядом Мария смотрела на ткани, которые покрывали тело Ины, и они неожиданно оказались удивительно красивыми, они сияли.
Что-то случилось с ее зрением. Она видела обнаженную, отточенную красоту во всем. Стоило ей взглянуть на какую-нибудь вещь - она загоралась. Она часто дышала, словно влюбленная. Она испытывала острое наслаждение, священное, но вместе с тем почти сексуальное; за это она немного упрекала себя.
Потом уже, крепкая задним умом, Мария подумала, что это, наверное, чувство пытается таким образом смягчить боль. То же самое она чувствовала, когда умерла мать, но в тот раз это наступило быстрее. Она тогда долго смотрела на цветы, и случилось то же самое: сила их света стала вдруг такой пронзительной, что она всем телом почувствовала сладострастную дрожь. На могиле собственной матери.
Все это появляется внутри нас, чтобы у нас были силы жить дальше, подумала она.
Мы переполнены, нас раздирает на части то, что заставляет жить дальше, и то, что заставляет нас умереть. Удивительно, что мы еще не сошли с ума. Хотя, с другой стороны, мы как раз сошли с ума.
Была ночь, и она сидела, обложенная одеждой.
Теперь она знала, что надо делать. Это имело смысл; хоть что-то имело смысл. Она сошьет из одежды лоскутное одеяло памяти Ины. Это будет самое красивое лоскутное одеяло на свете; раскаленное одеяло. Теперь это будет ее уроком.
Она потянулась за ножницами и за самым красивым платьем.
* * *
Осень - пора скорбящих; осень ни над кем не глумится.
Всей своей листвой деревья кричат о скорой смерти. Если что-то и ликует, то ликование это окрашено горестью.
Небо слишком высоко. Угрожающе красиво оно ширится в ожидании мороза.
Скоро все будет устлано белым покровом. Лед схватит сначала самые спокойные берега; потом первый ледок треснет, разобьется на мелкие кусочки и снова соединится глубоким течением, и будет слышно мучительное чириканье, словно в этой замерзающей воде замкнуты птицы. Это звук для тех, кто скорбит.
Грачи будут кружить и кричать над полями, под заснеженно тяжелым небом; все будет скорбеть. Пусть придет зима, оглушающая зима.
Великий ветер гонит вперед времена года. Хищный ветер гонит вперед лето, как наивную, набитую хлорофиллом скотину к смерти и гниению. Так развлекается ветер, питающийся падалью, и ничто не может ему противостоять.
Но постойте! Кто-то очень одухотворенно говорит о маленьких семенах в земле. Так всегда кто-нибудь говорит. При виде увядшей астры священник не может совладать с собой. Весной она снова взойдет!
"Это буду не я! - из последних сил стонет астра и против своего желания роняет семена. - Это буду уже не я, это будет другая!"
Так оно и есть. Позвольте нам не выслушивать россказни об этой проклятой земле и проклятых семенах.
Я уже не имею ничего против того, чтобы умереть. Но это не значит, что на меня такое впечатление произвела мысль о семенах.
Так думала Мария в ту осень, слушая радиопроповедь.
* * *
Одеяло пылало от ярких цветов. Это было самое красивое одеяло на свете. Дни и ночи напролет сидела она над ним, как маленькая портниха в заточении из какой-нибудь сказки. Она почти ничего не ела. Андерс и Джон порой заглядывали к ней в комнату и спрашивали, не хочет ли она поиграть с ними во что-нибудь.
- Я только доделаю этот шов, - говорила она и продолжала. Лоскуток из красного бархата рядом с ситцевым лоскутком от младенческого платья в цветочек. Это тебе, Ина. Это то, что я должна была сказать тебе. Это то, чего я никогда не смогу тебе сказать. Это мое слово.