Жаль, они не догадались взять с собой немного вина. Это помогло бы ей расслабиться.
Итак, Тристан стоял у кровати с готовящимся к забегу рысаком между бедер, а Изольда безжизненно застыла на постели.
Но Андреас оказался весьма опытным молодым человеком, его руки коснулись нужных нот, пальцы отыскали верные аккорды, и тело Софии сделалось мягким и податливым, к ее щекам прилил румянец, из горла вырвались стоны, а лоно увлажнилось.
Наконец моя безнадежная сестрица со вздохом вымолвила:
— Думаю, будет лучше, если мы все-таки сделаем это сейчас. Я не хочу, чтобы ты разочаровался во мне, ведь я тоже расстроюсь.
— Может, нам все же не торопиться? — предложил Андреас. — Что-то идет не так.
О София, прекрати думать о том, как все должно быть. Мужчина и женщина в постели равны в сладком соитии. К тому же он за все заплатил.
Видишь ли ты, как я тихо проливаю о тебе горькие слезы? Или ты уже забыла про меня? Ты бываешь такой печальной, София. Что там дальше в твоем разговорнике?
— Я буду рада, если тебе понравится, — вероятно, написано там большими буквами, потому что именно это ты и произнесла. Именно это ты и почувствовала; ты не переживешь, если он уйдет с этого свидания несолоно хлебавши. Он, твой повелитель. Но все же тебе будет горько после, я знаю. Однако, если вы этого не сделаете, наверно, будет еще горше.
И Андреас овладел тобой. Тебе было невдомек, что чудилось ему в собственных движениях: стук копыт, беговая коляска, врезающаяся колесами в гравий, ликование трибун, выпученные глаза, пена у рта, боль в ляжках. И вдруг беговая дорожка оборвалась, его резко швырнуло в черную, мучительную, непостижимую пустоту, и, очнувшись, он увидел твое лицо — не счастливое, а скорее, измученное, хотя губы твои улыбались и глаза внимательно смотрели на него со смущенным материнским выражением, которое нелегко выдержать.
После ты, как и полагалось, спросила:
— Тебе понравилось?
В то же время блеск в его глазах и истома в теле вызывали у тебя зависть.
Вот каким всегда будет ритуал в твоем святилище, ты, привидение в голубеньком платье, лебедь-обманка в зеркальном озере. Страсть и вожделение, тревоги, сомнения и притязания ты отдаешь мне.
А теперь, будь добра, возвращайся домой, ко мне и к тому, что ты называешь безумием. Ведь тебе так одиноко вне дома, ни один разговорник не придаст смысл твоему существованию. В этом мире никто не подставит тебе плечо, никто не заменит то, от чего ты отказываешься. Ветер собьет тебя с ног, на тебя дунут, и ты рассеешься, потому что ты мираж на поле истории, ты вся соткана из чужих снов.
София, должно быть, почувствовала, что я подглядываю за ней, потому что ее охватила тоска по дому. Она становится такой хрупкой, когда мы расстаемся.
Вот она сидит на кровати и ждет, что он скажет, как ее любит.
Ему тоже хотелось это сказать, но словно тень пролегла между ними. Андреас не любит разговорники, и это делает ему честь.
Я закончила свою картину, взяла Таро и вытащила наугад три карты: повешенный, императрица и дьявол.
Вот он, мой жребий.
София рассталась с молодым человеком на перекрестке. Они обменялись взглядами, она думала лишь об одном: скажи, что ты меня любишь.
Скажи, что ты любишь, и все вернется на свои места. О ты, мой отец и моя мать, мой ответ, моя надежда, мой отчий дом, мой покровитель, мое совершенство, скажи, что ты меня любишь, и все станет, как прежде.
Какая великая боль, какая черная, невыразимая боль! София, светлое платьице, маленькая кучка пепла от большого костра, приди домой, ко мне, со мной ты сможешь выжить.
Разве он не сказал, что вернется? Конечно, он вернется. Ведь он уже тоскует, я чувствую.
Он пришел в сумерках. Ты уже уснула в отдельной комнате, куда я отнесла тебя. София, ты была такой изможденной, не могла говорить, вся одежда была измята и испачкана. Ты стала всего лишь тенью того лебедя, той приманки на зеркальном озере. Ты призрак, и слова твои легче пуха. У меня другой голос, и теперь моя очередь говорить. Ведь я пока что шептала.
Он пришел, но долго бродил в одиночестве и не хотел входить в дом. И все же вошел. Он гулял долго; непостижимая природа щекотала его шею, дышала одиночеством, и он в испуге заторопился домой.
— София? — позвал он, стоя в саду, но она глубоко спала. Я же спряталась и не отзывалась. Он вошел в дом. Его волосы взъерошены. Ему страшно.